Цыганский роман - [234]

И когда в дом Леи явился жених, она, Лея, заговорила голосом Ханаана. Это и был дибук. Цадик потребовал, чтобы он покинул тело Леи, вышел, а он ответил:

— Не выйду! Во всей вселенной нашлось для души моей только это убежище, и вы хотите изгнать меня!

Трижды предавал цадик анафеме дибука. Все облачались в саваны, зажигали свечи, трубили в шофар, трубы такие. Дух как будто покинул тело Леи, но когда она пришла в себя, то первым делом спросила:

— Кто это стонет?

…Стонали раньше времени умершие «мирные жители» — цыгане. Хотя не разделяют они мертвецов на раньше времени умерших и на умерших вовремя! Что это значит: вовремя? И разве дибук поселяется лишь там, где любовь сильна как смерть? А если не так сильна? Я не любил Тамарку. Я не знал, кого люблю: Ленку, тетю Зину, тетю Валю, Любку? Разве это так просто сказать: люблю? Легче — любил. Потому что со временем все становится яснее. Я не любил Шевро, но я должен говорить его голосом и Тамаркиным, потому что дибук вселился в меня. Я остался жить, и он в меня вселился. Давно. Но раньше я не мог свидетельствовать об этом. Потому что никто не верил, что мертвые не умирают, а только уходят в темноту. С третьими петухами уходят, а потом возвращаются. Так у евреев, у цыган, так у всех «мирных жителей», которых же, конечно, больше чем ромо́в и юдэ. У гаджё, которых конечно же погибло больше. Но дибук вселяется во всех без исключения «мирных жителей», особенно если они сами были близко-близко от темноты…

Однажды (хотя и не однажды!) я стоял у края темноты. Командир выбрал меня, потому что было это в пределах моего города, моей области. Я хотя бы приблизительно знал дороги. И наш «смершевик», побеседовавши со мной и сделавши вид, что запросил по инстанциям, сказал: «Можно». И я получил возможность стоять в гордом одиночестве среди голой степи. Тогда я еще не мог ответить на его вопрос: «Почему находился на временно оккупированной…» — вопросом: «А почему меня там оставили?» И показать спину, исполосованную в немецком концлагере: «Там все написано!..» О, «смерш», «особотдел» — это выше Совнаркома! Еще не было графы в анкете «находился ли на временно оккупированной…» и нельзя было ответить, почему находился. Никто не спрашивал. Как не очень-то интересовались, по какой причине человек попал в плен — попал, значит, виноват! Но тот «смершевик» не слишком придирался и сказал: «Можно».

Нужно было дождаться наших танков, чтобы сказать, куда отправились основные части. Мог ведь дождаться, а мог и не дождаться! Если бы хотел. Но не хотел, хотя по логике тех, кто ввел в анкету графу «находился на временно оккупированной», должен был хотеть! Иначе зачем и выделять? Однако стоять в тридцатиградусный мороз в виде живого указателя, прямо скажем, все равно что второй раз остаться на временно оккупированной!.. Но что делать, надо так надо! Танков у нас к тому времени было уже предостаточно, а вот указателей!.. Только много лет спустя я узнал, что существовали специальные подразделения при управлении Дорожных войск. Так сказать, дизайнеры войны. Да и как вбить в ледовый каток деревянную палку? Ей-богу, легче поставить меня, тем более что из тех, кто находился… Пропадет, так черт с ним, с тем, что «находился»! Ему же, тому, кто посылал, как бы и нет расчета, а как бы и есть. Он при деле. Для плана. Я ведь меченый. Это как прививка: один мечен — не предаст, второй отмечен — предаст! Хотя, странно, если уж «находился» и не предал, то почему на этот раз предаст?.. Но ведь существовали завербованные людишки, ихние шпионы, «замороженные» до лучших времен… Сколько я таких встречал! В книжках.

Я стою замороженным посреди катка. На ногах у меня валенки, к которым прикручены коньки. Такое, я думаю, было лишь «в нашей юной прекрасной стране» и, может быть, до революции в бедных кварталах. А это сын обеспеченных родителей, которые, как все прочие, до войны плевать хотели на материальные удобства, удобные одежды и нормальные коньки. Ну, разумеется, не такие, как на барышнях и гимназистах, куда там! Я, сын представителя победившего класса, прикручиваю чурку старыми веревками, а не специальной застежкой, как на немецких канистрах. У нас таких не было. Нам не нужно. Появились лишь полстолетия спустя.

Все носятся по ледяному полю катка, а я стою в центре. Находиться в центре внимания — вот что для таких, как мой отец и я, обязательно. А то, что в руках у меня котенок, не случайность. Как Игорь Телегин, я не могу обходиться без того, кто поможет, пожалеет. Может, поэтому не из каких-нибудь абстрактных соображений, а из корысти я помогаю слабым. Потому что сам слаб. Но помогать тоже нужно уметь! Игорь взялся помогать и погубил. Не себя, а другого человека: жестокого и самостоятельного. Эти отдают жизнь без звука, без стона. Может, и из-за них стонут по ночам такие, как мы с Телегиным?

Дина Тумалевич, не только «находилась», но еще и в лакированных лодочках. Да еще «шуршала». Хотя не была «двойной шпионкой», как в книгах. Просто такой характер. А другие не высовывались, хотя не только «находились», но и сотрудничали, им ничего. И Федька-калека, и другой сапожник — Юрковский, которые обеспечивали немецко-фашистских захватчиков «штифель». Да что про них вспоминать, когда один директор фабрики, которая снабжала немцев валенками, получил Звезду!.. Сначала одни неприятности: как же, выпускал! А потом вдруг ветер переменился на 180 градусов: выпускать-то выпускал, но бракованные! Тем, мол, и боролся! А может, просто такая «разнарядка» вышла по данной области? Остальные либо «не тянули», либо слишком усердно тянули. К себе. Как сказано у Кобзаря: «Брат точит нож на брата!» А тут как раз удобный человек подвернулся. Он за награды не борется. Он вообще не любил бороться. И при немцах тоже. Ему и дали!..