Цветы на болоте - [8]

— Мне бабка сказывала, мол, раньше на наших болотах их видимо-невидимо было, кикимор-то! К людям выходили. А если заболел кто, так сам на болото шел и их выкрикивал. Лечили людей травами… У прадеда, бабка говорила, с каторги ногу скрючило, так они ему ее выправили. И чахотку вывели, во как! Он на кикиморе жениться хотел.

— Ты в избе не кури.

— Чего это?

— От твоего табаку пауки падают, а тут девчонка вольная, она, поди, от дыму задвохается.

— Ну прям…

Спирька с сомнением папиросы в кармане пощупал, подумал и кивнул. Тут и разошлись согласно тропе. Через положенное время оглянулись. Мария кивнула, а Спирька рожу скорчил, как заведено было…

У Спиридона работа ладится. Трактор вылизал так, что инженер после совещания с председателем на двадцатку премии бумагу подписал. Трактористы руками разводят — что с Тереховым творится? Вон и сало с мороза твердое, и бутылку спроворили, и лучок с хлебом наготове… А баламут Спирька руки обтер и в бега! Мол, домой, некогда! Разбивает, дезорганизует, змей, компанию.

Дорогу до дома — одним духом! В избу заскочил, глазами по сторонам: тут она, не ушла. Помылся и за стол беседовать.

— А вот, к примеру, хвори лечить умеете? — К столу грудью припадает. — Болезни, едрена-матрена, у нас их несчетно стало. Журналы почитать, так и жить не захочешь, человек в болезнях, как пень в лишаях. Инфаркт, грипп, рак еще вот… Умеете лечить на болотах ваших? Ну… Ну, хоть рак-то?!

— Какой он?

Улита с лавки смотрит, ногами болтает, улыбается. Если в голос засмеется, опять колокольчики по избе: «Тлинь-тлень! Синий день!..»

Спирька солому головы чешет, как объяснить пигалице нездешней — что есть рак? Мария, спасибо, на помощь к мужу поспела, с краю лавки примостилась, озабоченный лоб морщинками собрала.

— Это, доченька, в желудке, или еще где, вроде гриба поганого заводится, вырост такой, и гриб этот сок телесный пьет…

Улита слушает внимательно, не мигая, не двигаясь.

— Кровь этот гриб, значит, — Спирька продолжает, — портит, а человек — тварь относительственная, сразу сохнуть начинает, худеть, и амба!

Для наглядности Спирька кулаком по столу треснул так, что кот Филимон, на лавке прикорнувший, заорал со сна по-дурному, на печь сиганул, оттуда сатанинскими глазами выглядывает (Мррмяу, кто его знает, хозяина-то, вдруг опять «накатило»!).

— Такое знаю, — задумчиво Улита по губам пальчиком ведет. — Это бывает, когда человек много радуется, а потом сразу горе или страх приходит… Или совсем без радости живет, все время тревожится, переживает.

— Во, едрена-матрена, что ж это? На пахоте нервничаю, на ремонте нервничаю, дома… — Спирька опасливо на Марию глянул, — гм, ну, дома еще ничего. Так и нервничать нельзя, рак заведется? Ну, жизнь, ну, зараза!

— Не то, — Улита с улыбкой. — Про это тревога хорошая. И про детей, и про работу, про жизнь — это все хорошо. Плохое, когда человеку не хватает — одному власти, другому денег, еще кому — еще чего-нибудь. Мучается он, завидует, боится, всего — от этого рак бывает.

— Отвяжись, Мария, отзынь, чего пихаешь? Что особенного, знать хочу! Так, Улит, лечите вы его, рак-то?

— Можно, только надо, когда он корешки не пустил. Траву пить надо, есть такая. Она тогда была, когда еще ни людей, ни нас, ни зверей и птиц не было, очень древняя трава, первая… Витания называется. У нас не растет, ее да-а-леко в горах собирают.

Мария Улитины волосы гребешком чешет. Смотрит Спирька, а из-под зубьев искры, да крупные — чудно!

— У меня годов пять поясница болит, по холодам в тракторе застудил, кабину выдувает. В район ездил, так мазь прописали, вонючая — спасу нет. Не помогла. Говорят, надо на «грязи» ехать. Умора, у нас как распутица, так этой грязи по ухи. Еще ехать куда-то? Мол, там лечебная, а меня сомнение берет… Стой, Мария, а палец-то?

Спирька кривой палец выставил, указательный, сам его со всех сторон осмотрел и хмыкнул.

— В носу ковырять способно, а больше куда?

— Болит? — Улита от Марииной руки отстранилась, бровки подняла.

— Скрючило, понимаешь, косой резанул. Иной раз к дождю дергает, или к снегу, и в варежке мерзнет.

— Охота на твою уроду смотреть!

Мария рукой махнула, к печи пошла, у нее там гусятина в чугунке прела. Век бы так: в доме разговоры, а она по хозяйству ладит…

— Дай вон то, — Улита показывает.

Удивилась Мария — обыкновенная иголка в стене торчит, на что девчонке иголка-то? Но вытащила, Улите подала.

Улита с лавки прыг и к Спирьке, руку его в свою взяла. Другой рукой тихонько по лбу стучит, в глаза пристально смотрит…

— Тихо… Здесь тихо. Тебе легко-легко, ничего не чуешь!

Мария только сказать что-то хотела, мол, к чему это? И оторопела — сидит Спирька, а глаза закрыты, лицо спокойное, прямо нездешнее лицо какое-то!

Улита иголку в сустав больного пальца наставила и — раз! Насквозь проткнула, наклонилась, пошептала, подула и… выдернула иголку, языком прокол лизнула, опять на лавку села. Смеется, ногами болтает, гребешок взяла и сама расчесывается.

Спирька с минуту каменным истуканом сидел. Мария идти — ноги не идут! Наконец оклемались. Спирька глаза открыл, как конь, головой вверх-вниз помотал, на палец — и ничего особенного! Пошевелил, а палец возьми и согнись! Мать-честна, не то чтобы вовсе, а гнется, как положено, чуть-чуть что-то мешает.