Цветы корицы, аромат сливы - [26]

— Значит, и я там что? Копать? — уточнил Сюэли. Он был не против копать, совершенно. Это даже сразу показалось ему каким-то естественным логическим завершением его странной поездки в Россию.

— Там всякого народа много. Как кто-то сказал, ненормально высокий процент хороших людей на квадратный метр.

— Живых?

— Живых тоже. И вряд ли где-то еще в России знают историю Второй Мировой так, как там.

Лейтенант Итимура Хитоси обладал литературным даром. В официальный протокол, для рапорта, он записывал все очень сжато, сдержанно и по сути, но вечером при керосиновой лампе для себя описывал все случившееся в художественной форме. А поскольку вокруг него происходило отнюдь не цветение ирисов, он иногда подолгу искал слова. Лейтенант Итимура ставил лампу повыше, на коробку из-под трофейных бульонных кубиков «Магги», раскладывал походный письменный прибор, и кто бы уже ни бился в стекло этой лампы, он не обращал внимания. Иногда ему казалось, что бьются души умерших, но он не придавал этому значения. С тех пор же, как его бросило в водоворот исторических событий, он вдобавок смутно ощущал, что ведет записи не вполне для себя, а скорее как будущий историограф Японской империи. В конце концов, его командир, полковник Кавасаки Тацуо во время церемонии в храме Энгакудзи в Камакуре перед отправкой в Китай позволил себе произнести фразу: «А сейчас я сделаю несколько исторических замечаний». Конечно, это можно было понять в том смысле, что он введет в свою речь небольшой исторический экскурс, но можно было понять и так, что он, Кавасаки Тацуо, собирается сделать ряд высказываний, которые войдут в историю.

Итимуре казалось, что после войны, когда все нормализуется, он отстирает красную вязаную шапочку каменного будды возле своего дома, за подсолнухами на склоне, и наденет ее поровнее… Иногда ему казалось, что стоит отдать будде и ту полосатую юкату, если мать сохранила ее, продавая вещи… Иногда ему ничего не казалось.

Как будущий знаменитый историограф Великой Империи, Итимура сознавал свою ответственность и даже в самом жерле войны всегда старался разыскать тушь получше, которая мало выцветала и не смазывалась сразу от прикосновения мокрой руки. Это впоследствии дало возможность Сюэли и Саюри не так сильно напрягать глаза.

— Истринский отряд — один из сильнейших, опытнейших и старейших поисковых отрядов в Москве. Работает он преимущественно подо Ржевом, года, чтобы не соврать, с 87-го.

— И там до сих пор есть что делать, подо Ржевом?

— Там, подо Ржевом… как бы тебе сказать… на наш век работы хватит. Есть еще отряд, вернее, уже объединение «Экипаж» — ну, они специализируются по подъему техники, почти все железо в Дубосеково, музее Т-34 и на Поклонке — их работа. Кроме того, существует еще порядка сотни других отрядов, больших и маленьких. Работу их координирует последние четыре года Минобороны — козлы драные, волки позорные… До них неплохо обходились АсПО — Ассоциацией поисковых отрядов.

— Я правильно понял, что отношение к Минобороны в целом скорее негативное?

— А как еще, по-твоему, можно… Нет, а китайцы как относятся к своему Министерству Обороны?

— ОБОЖАЮТ, — серьезно сказал Сюэли. Подумав, добавил: — УВАЖАЮТ.

— Ты это серьезно, без иронии?

— Вообще-то да, на полном серьезе.

— Ты лично тоже?

— Конечно.

Для Сюэли оставалось совершенно непонятным, непроницаемым в русских то, как они могли поносить все государственные структуры своей страны, по отдельности или же вместе со всем устройством, как никуда не годную систему, шутить весело на эту тему и смеяться, ничуть не стесняясь также и перед иностранцами. На занятиях по русскому языку они читали иногда «Вредные советы» Остера и прочли уже многие. В иных были понятны все слова, но было совершенно не смешно. Например: «Если твердо вы решили самолет угнать на Запад, но не можете придумать, чем пилотов напугать, почитайте им отрывки из сегодняшней газеты, и они в страну любую вместе с вами улетят». Никакой улыбки, полное недоумение, хотя преподавательница так и фыркала со смеху, а потом, подавив тяжелый вздох, подробно разъясняла, какие должны возникать образы, на чем строится здесь юмор… Зачем же так ругать собственную страну?.. Если это и так, то к чему же писать об этом? Нужно как-то… ну, работать, чтобы это все загладить и преобразовать. Он, как умел, донес эту мысль до Леши.

— Хорошо. Давай тогда я сделаю каменное лицо и скажу так: Вахта Памяти — это комплекс поисковых экспедиций, ежегодных, по всей стране, координируемый военно-мемориальным центром Минобороны РФ.

— Козлами драными, волками позорными, — тщательно прибавил Сюэли. — Нет, это я должен учиться смотреть на мир вашими глазами. И ты в этом прав. Но мне трудно прочувствовать эмоцию: ты же знаешь, слово «козел», шань-ян, в китайском языке не оскорбительно. Это никому не обидно. Гораздо лучше, если взять слово «черепаха»…, — он коротко поразмыслил. — Тогда лучше черепаха не 乌龟 wu gui, а 王八 wang ba.

— Черепахи ван-ба позорные. Плюс поисковые мероприятия в архивах, это тоже часть работы поисковиков, потому что когда нашли медальон, заполненный — в смысле, можно разобрать кто-откуда, — начинается работа в архивах. Даже если просто имя-отчество, то… в принципе, какие части на местах этих боев были, уже известно, и по архивам нужно смотреть, проверять ФИО. А если известно, откуда призвали, это работа с местными военкоматами, и дальше уже поиск… Скажем, смотри: за последнюю экспедицию всего подняли 237 человек, медальонов нашли и расшифровали 9, и ещё 7 в обработке сейчас.