Цветы и железо - [74]
За дверью кто-то стал скрестись — осторожно, по-кошачьи. Петр Петрович пошел навстречу, приоткрыл дверь.
В комнату быстро вошел молодой человек лет двадцати или немногим больше. В полушубке, в белой овчинной шапке и валенках-чесанках, розовощекий, свежий и веселый, он чем-то напоминал юношу богатыря из сказки.
— Цветы есть?
— Цветов нет, есть семена.
— А будут цветы?
— Конечно будут!
Петр Петрович протянул несколько газет.
— Хорошую весть понесешь, юноша! — Петр Петрович пожал его руку — большую и, несмотря на мороз, теплую. — Под Москвой фашистам капут. И под Тихвином!.. Эх, возрадуется народ!
— За ночь разбросаю.
— Счастливого пути, дорогой!
А потом опять посланцы: второй, за ним третий.
— Цветы есть?
— Цветов нет, есть семена.
— А будут цветы?
— Конечно будут!
«Будут! И цветы будут, и праздник большой будет на нашей земле!» — восторженно думал Петр Петрович, успевший забыть и наглого рыжебородого мужика, и его обидные слова.
ЧАСТЬ II
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Воет за окном вьюга, заметая дороги и тропинки, занося снегом узкие щели в воротах и заборах, пробиваясь под плотно натянутые шапки-ушанки и платки прохожих. И слышится в этом вое что-то угрожающее: «У-у-у, по-го-ди, по-па-дись». Снегом запорошило всю улицу, пройти кое-как можно, а проехать уже нельзя. А с неба сыплется и сыплется белый рыхлый снег, словно кто-то распотрошил в холодной выси тысячи пуховых перин.
Петр Петрович стоит у окна и наблюдает за метелью. Он изредка вынимает из кармана куртки правую руку и энергично потирает лоб и щеки. Нельзя сказать, чтобы у него было хорошее настроение. Месяца два он сидит без настоящей работы, и безделье угнетает его больше, чем опасность. Но так надо. Он получил указание от Огнева временно прекратить связь с партизанским центром, замаскироваться получше: впереди много дел. Все, что произошло в октябре — декабре, могло вызвать подозрения, навлечь на Петра Петровича беду. В Шелонске теперь работала подпольная организация, это привело к усиленной слежке за всеми подозрительными горожанами. А где гарантия, что не следят и за домом Калачникова? Да и Муркин к нему еще два раза наведывался. Подыскивает друга или проверяет: а чем занимается садовод в этом домике с голубыми наличниками?
Конечно, прав Огнев. Организация работала теперь полным ходом, на время можно обойтись и без Калачникова. Хорошо у них идет дело! Подпольщики расклеивают сводки о военных действиях на фронте, о том, как живут и работают люди по ту сторону боевой линии, вывешивают листовки — предупреждения полицаям:
«Кровавых дел не утаите от взора народного; настанет срок — народ предъявит счет и заставит отвечать сполна; прекратите, пока не поздно!..»
Полиция рыскала по всему городу, но без толку.
И все же сидеть без дела Петру Петровичу не хотелось. Успокаивал себя словами Огнева: время снимет подозрения, если они есть, усыпит настороженность Хельмана и Муркина.
Редким посетителем был теперь Калачников у военного коменданта Шелонска. Тревожные вести, полученные Хельманом о поражении немецких войск под Москвой, лишили его покоя. Он долгое время не упоминал о Волошках, не интересовался докладами профессора о том, как тот намечает вести парниковое хозяйство. В самый интересный момент Хельман вдруг обрывал Калачникова, вызывал фельдфебеля и отдавал ему приказание об усиленной охране комендатуры или требовал на просмотр почту и сердито махал рукой, давая понять, чтобы Калачников удалился. Шелонск был сравнительно далеко от Москвы, но подмосковный кошмар лишил коменданта привычной самоуверенности; поговаривали, что у него стоят наготове упакованные чемоданы.
Разве в таком состоянии до Волошек и парникового хозяйства в Шелонске!
Но вот газеты стали писать о стабилизации фронта под Москвой, о том, что дни блокированного Ленинграда сочтены, и снова ожил Хельман. И хотя у него не было прежнего энтузиазма, он опять расспрашивал Калачникова о Волошках, о Лесном. Кто-то предложил ему быть компаньоном по производству целлюлозы и бумаги. Загоревшись коммерческой идеей, Хельман сразу же вызвал к себе Петра Петровича и потребовал информации о лучших лесных массивах. Калачников показал эти леса на карте, долго хвалил их, а потом притворно вздохнул:
— Замечательная древесина, да там, говорят, партизаны.
Комендант долго смотрел на карту, затем в лицо Калачникову, потом поверх его головы. Нервно произнес:
— Партизанам скоро капут.
Петру Петровичу показалось, что комендант не верил в свои слова, что произнес он их потому, что иного сказать было нельзя.
К Хельману не могло вернуться полностью его спокойствие — слишком велико было потрясение: гитлеровскую армию еще нигде не били таким смертным боем, как под Москвой. И это произошло в то время, когда казалось, что Москва, наподобие Парижа, запросит пощады и под стенами русской столицы можно будет разыграть трагедию Компьенского леса, но еще более унизительную и позорную для побеждаемых. А ныне отборнейшая армия фюрера лежит на полях и в лесах Подмосковья, запорошенная снегом, вместе с танками, пушками, автоматами — армия, которую Гитлер готовил к самому внушительному параду в истории Германии.
