Цветы и железо - [63]

— Конь, говорю, без хвоста не конь, а осел, — тише проговорил Поленов, чтобы отвязаться от полицая и не привлекать к себе внимания прохожих. — А ты что думал, про тебя?

— Что болтаешь лишнее! Откуда едешь?

Не отвечая на вопрос, Никита Иванович достал паспорт и бумагу с визой коменданта Низовой. Долго вертел полицай документы, а потом осклабился и уже дружелюбно спросил:

— Самогонки, случаем, нет?

— Не промышляю, — с достоинством ответил Никита Иванович.

— Поезжай.

Было за девять часов вечера, в городе встречались лишь редкие прохожие. Никита Иванович ехал медленно, не понукая Соколика, не шевеля вожжами. Вот там, налево, — бывшая гимназия, там ребята поставили его одноактную пьесу. Сначала ему казалось, что пьеса под стать творениям Островского, а прочел спустя два года — не нашел и сотой доли тех достоинств, что видел когда-то…

Вправо, у мельницы, — бывшая квартира, хорошие соседи… Заехать, посмотреть? Нет, от знакомых людей и родных мест подальше! Хорошо, что на улицах так редко встречаются прохожие: борода-то большая, рыжая, а вдруг по разговору, по глазам земляки узнают?..

Ночевал Поленов на окраине Шелонска у больной старухи бобылки, которая никогда ранее не видывала Шубина. Распряг Соколика, провел его в пустой хлев, дал вволю душистого сена. В комнате у старухи прохладно и пусто. Никита Иванович накормил хозяйку консервами, она угостила его горячим кипяточком. Хозяйка оказалась на редкость молчаливой и за весь вечер проронила всего несколько фраз: что все немцы не от бога, а от черта и потому не случайно у них рога на касках, а теперь они хвосты себе еще делают, вот от лошадей и отрезают. Старуха перекрестилась на красный угол и полезла на печь, а Никита Иванович бросил шубу на пол, прилег да так и уснул.

Спозаранку — в путь. Мороз выдался крепкий, берет до костей; от Соколика облако пара, и сам он замохнатился белым-пребелым инеем. Где отыскать Огнева? Конечно, километрах в пятнадцати от Шелонска, там, где до войны водились медведи, — глушь несусветная!

Повстречался обоз с лесом: везли березу, ель и сосну. «Березу, наверное, на кресты немцам, — подумал Никита Иванович. — Ладно, для такого дела не жалко!»

2

Километров пятнадцать отмерил Соколик по лесной дороге, а вокруг — ни души. Никита Иванович и насвистывал, и громко покрикивал на коня, и кашлял так, что за полкилометра слышно. И ни звука в ответ, даже эхо не откликается.

Вернуться, не выполнив задания? Наверняка Эггерт и Мизель возьмут под подозрение, не поверят. И для Огнева хуже: так и не узнает, что против него готовится крупная карательная экспедиция.

Как хорошо в лесу! Только стихи писать. И пейзажи — Шишкина бы сюда… Рыхлый снег толстыми грудами лежит на сучьях елей; кажется, достаточно щелчка, чтобы вся эта груда осыпалась вниз — на дорогу, на Соколика, на дровни с незадачливым ездоком. Косые солнечные лучи пробиваются сквозь чащу и тянутся то светлыми ниточками, то светятся причудливыми оконцами, заставляя сверкать снег, зеленеть еще пуще можжевельник, сосну и ель.

Куда подевались партизаны? Быть может, прослышали о карателях и ушли в глушь, куда и танки не пройдут и люди идти побоятся?

— Что ты здесь крутишься, старый хрыч? — неожиданно прогремел басовитый голос.

Перед Поленовым предстал рослый краснощекий детина лет под тридцать с залихватскими усиками и чубом темных волос, отчетливо выделявшемся на фоне серой шапки-ушанки.

— Я-то? — всерьез растерялся Поленов.

— Ты-то! — подтвердил неизвестный, поправляя гранаты у пояса и как бы напоминая этим, что шутить он не намерен. — Борода-то у тебя настоящая, доморощенная, или так, для фасона? — Тут усач так сильно дернул за бороду, что из глаз Поленова выступили слезы.

— А ты не балуй, заблудился я. На Тетьково мне надо. Правильно еду али нет?

— Ты, дед, зубы не заговаривай! — На дорогу прыгнул мужчина помоложе с немецким автоматом поверх полушубка.

— У тебя ведь зубы не болят, чего же их заговаривать! — огрызнулся Поленов.

— Постой, постой! — словно обрадовался чему-то мужчина с автоматом. — Это ты в Низовой кузницу получил?

— Я, стало быть…

— Лошадь Эггерту подковывал?

— Кто этот Эггерт, немец, что ли?

— Не прикидывайся! — И к товарищу: — Это о нем я тогда рассказывал! — Опять к Поленову: — Быстро ты снюхался со своими! И Эггерт к нему ездит, и помощник головы заходит! Мало тебя в лагере держали!.. По домам в Низовой с дочкой шляется, для немцев все вынюхивает, рыжая скотина!

«А он имеет обо мне точные сведения, — подумал Никита Иванович. — Огнев молодец, далеко пустил свои щупальца!»

— Кулаки, молодой человек, разные бывают, — начал было возражать Поленов.

— Знаем вашего брата, — оборвал молодой, более горячий «собеседник». — Где документы?

Никаких документов, кроме немецкого паспорта и приказа об освобождении из лагеря, у Никиты Ивановича не было, и он протянул их мужчине постарше возрастом. Но молодой перехватил бумаги и начал читать, презрительно поглядывая на пленника.

— Вот-вот, сам Трауте освободил! А Эггерт кузницу дал! Лошадь ему подковывает, рыжая образина!

— Ты не ругайся, — спокойно проговорил Поленов. — Ну, освободил Трауте, что ж из того? И по сей день на торфу работать?