Цветы и железо - [57]

— Так… — сердито проговорил Хельман. — Значит, сбежал… А что говорит второй?

— Говорит, что он с братом нес яйца, чтобы обменять на соль и спички.

— Пусть фельдфебель доставит его ко мне. Я развяжу ему язык!

Фельдфебель привел паренька. Руки у него закручены за спину и связаны крепким узлом. Один глаз заплыл в кровоподтеке. Он взглянул на Калачникова, узнал его, незаметно, словно про себя, улыбнулся. Вероятно, он подумал, что Петр Петрович тоже схвачен гитлеровцами, и пытался ободрить его сочувственным взглядом.

— Ну, молодий шиловек, куда ходил? — с веселым видом по-русски спросил Хельман, предполагая расположить к себе парня.

— В город, дяденька господин! — писклявым, совсем детским голоском отвечал парнишка и тут же зашмыгал носом.

— Што же ви делал?

— Яйца хотели обменять на соль и спички.

— Обменил?

— Не все.

— Куда возвращался?

Мальчик не отвечал. Он смотрел на Хельмана здоровым левым глазом и чуть заметно шевелил губами.

— Ну, молодий шиловек? — Хельман небрежно, словно невзначай, взял в руки пистолет, поиграл им.

— Домой, дяденька господин!

— Куда домой?

Парень опять замолчал. Но вот в глазах его вспыхнул луч надежды. Калачникову даже показалось, что парень улыбается.

— Мы возвращались домой, в Гучки, дяденька господин! — быстро и уверенно проговорил он.

— Гучки? — Хельман обернулся к Муркину, отступившему в темный угол комнаты.

— Так точно, есть такая! — доложил голова. И тише, многозначительнее: — Та самая…

— Ах, так! — оборвал его Хельман.

«Та самая! Значит, городской голова в курсе дел. Выходит, ему все же больше доверяет обер-лейтенант? В таких делах — пусть! А Гучки, видимо, правильно… Та самая!» — рассуждал про себя Петр Петрович.

Долгое время комендант смотрел на парня, потом обернулся к Муркину.

— Отправьте его со свой людими, — сказал он по-русски. — Если подтвердится, оставийт деревне, врет — взять в город!

Паренька увели. Ушел и Муркин, закончивший очередной свой доклад.

Хельман заговорил с Калачниковым по-немецки.

— Большевики обвиняют нас, господин профессор, в жестокости, садизме и бесчеловечности, в том, что мы не гуманны. Вы убеждаетесь, что это ложь?

— Убеждаюсь.

— Парня я мог расстрелять и не сделал этого.

— Вижу, господин комендант. Я очень рад, что судьба привела тогда вас в мой сад. Мне так недоставало общества культурных людей!

Думал о другом: «Не расстрелял, чтобы живым сжечь. Гучки предназначены к истреблению — и мальчугана туда. Нечего сказать, хороша у вас гуманность!»

— В Германию не тянуло, профессор?

— Всегда, господин комендант, всегда! Меня всю жизнь называли германофилом. И от большевиков за это попадало. Как я мечтал побывать в Германии!

— Разобьем большевиков — поедете, — заверил Хельман.

— Буду жить надеждами!

— Дочь господина Коха Шарлотта собирается навестить могилу отца, — сказал Хельман, рассматривая какие-то бумаги, — а могилы нет. Я ей не писал, что отец не погребен. Она будет потрясена, если узнает всю правду.

— К приезду госпожи Кох можно оборудовать могилу, — робко предложил Калачников.

— Где?

— На окраине Шелонска или в Шелонске. И крест березовый можно поставить…

— Вы подали прекрасную идею, профессор, — сказал, подумав, Хельман. — Это будет символическая могила. А Шарлотте я объясню, что мы похоронили ее отца со всеми почестями, как настоящего фронтовика. И каску сверху положим!

— Да, да, очень хорошо! — согласился Калачников.

— Прибудут военнопленные — пусть начинают с могилы господина Коха. Без шума, профессор. Шарлотта не должна знать этой тайны!

— Я вас понимаю, господин комендант.

— Военнопленных можно будет доставить дней через десять, не раньше, — сказал Хельман. — Около Шелонска, как вы слышали, появились партизаны, нужен усиленный конвой. На днях я получаю пополнение. — Хельман вынул из ящика большой лист ватманской бумаги. — Как вы думаете, профессор, что это такое?

— На мой взгляд, план усадьбы, господин комендант.

— Вы угадали.

Хельман водил по границе усадьбы синим карандашом и пояснял:

— Особняк графа Строганова я реконструирую, но сохраню, это интересно: граф-то, вы говорите, был очень знаменитый! Хозяйственные постройки надо воздвигать заново: их сожгли рабочие зовхоза при наступлении наших войск. Хорошо будет соорудить небольшую оранжерею: Шарлотта, как и все женщины, сентиментальна и любит цветы, в Шелонск она приезжает на длительный срок. Как, профессор?

— Для женщины цветы что для мужчины хорошее вино, — ответил Петр Петрович и стал в деталях разбирать план будущей усадьбы обер-лейтенанта Хельмана.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Перед карательным походом Хельман предложил расставить боевые силы в таком порядке: танк, броневик, пулеметчики, полицаи. Выслушав обер-лейтенанта, майор Мизель разразился смехом:

— Можешь на меня сердиться, Ганс, но скажу тебе откровенно, из тебя не выйдет ни Карл Клаузевиц, ни Эрих Людендорф! Военачальнику надо все учитывать: и место действия, и время, и врага, и свои силы. Мы сделаем все почти наоборот: впереди пойдут русские полицаи, потом наши пулеметчики, затем танк и замыкающим наш броневик, из которого мы будем наблюдать за развертыванием баталии!..

— Но ты же сам говорил, что, по агентурным данным, партизаны ничего не знают и наш приезд в деревню Гучки будет походить на гром среди ясного неба, — возразил Хельман.