Цветы Эльби - [26]
…С утра до вечера проводил пахчась на могиле возлюбленной. Буйно разрослись посаженные им цветы. Ямансар ухаживал за ними, подрезал, подстригал и никому не позволял подходить близко.
— Сейчас не время, — говорил он, — когда можно будет — скажу.
Наступил авн[25].
Хмурым утром постучался пахчась Ямансар в дом, где жила самая близкая подруга Алтынсес.
— Я исполнил ее волю, — сказал он, — можешь позвать людей.
В тот день, кто мог ходить, пришли на кладбище. Взглянув на могилу, люди замерли. Перед ними была живая Алтынсес, а из ее карих глаз текли слезы.
— Дочь моя, — прошептал Карабай, — ты до сих пор плачешь?
Старики качали головами, женщины в изумлении молчали.
…С тех пор людей, умеющих рисовать по памяти, зовут ямансарами.
ОКАМЕНЕВШИЕ ТИНЮКИ
Нитка тоненькая, тоненькая,
Тоньше ниточки стан мой девичий.
От какой беды исхудала я?
Нету горше беды — молвы худой.
Ой, белым-бела березонька,
А еще белей мое личико.
Отчего бледна, от какой беды?
Нету горше беды — клеветы людской.
Из народной песни
Однажды мы уже встречали зарю на реке. Тогда я впервые услышал от деда о вечно живой Илемби, что, превратившись в березку, ждет не дождется своего любимого Яндугана.
«Хорошо бы еще раз побывать на мысе Илемби, подумал я, услышать песню березы». Но дед сказал, что на этот раз мы будем рыбачить за озером Хундимера, возле больших столбов, которые в народе называют окаменевшими тинюками. Я так обрадовался возможности побывать в незнакомых местах, что пропустил мимо ушей слова «Хундимер» и «тинюки».
На другой день, к вечеру, мы вышли из дома и через час были на реке. Там, на приколе, под старым развесистым дубом отыскали лодку и поплыли вверх по реке.
Стемнело, когда перед нами распахнулась черная гладь озера. Лунная дорожка бежала от берега к берегу, изредка слышались тихие всплески.
— Рыба играет, — сказал я, затаив дыхание, — мной ее здесь, наверное.
— Нет, — покачал головой дед, — нет в этом озере ни единой рыбки.
Он перехватил мой удивленный взгляд и кивнул на воду.
— Зачерпни-ка ладонью да попробуй на вкус — все поймешь.
Вода оказалась горькой, с привкусом ржавчины. Очевидно, со дна били минеральные ключи.
— Люди говорят, что рыбы здесь уже лет сто нет и не будет. И травы на берегах тоже, — продолжал Ендимер.
«Странно», — подумал я, догадываясь, что эти места связаны с какой-то новой легендой. А вслух сказал:
— Проклятое место, что ли?
— Вот именно, проклятое, — согласился дед. — Не будем здесь останавливаться. — И он направил лодку к видневшимся у протоки трем столбам.
— Вот они, окаменевшие тинюки, — промолвил старик. — Здесь и закинем удочки, а пока давай сложим костер.
Мы сошли на берег. Собирая валежник, я подошел поближе к столбам. Они располагались треугольником и очертаниями напоминали застывшие человеческие фигуры.
«Окаменевшие тинюки… Что это такое? И это озеро… какое-то неживое. Надо будет расспросить Ендимера».
Дед, стоя на корточках, раздувал огонь.
— Мучи, — обратился я к деду, когда он, отдышавшись, уселся на траву, — что такое тинюк?
— А, — отозвался старик, словно только и ждал вопроса.
Он стряхнул с чапана лесной сор, уселся поудобнее, а я приготовился слушать.
— Старая история про алманчу Савалея, его добрую жену Пикенеш и трех судей-тинюков, которые сжили со свету эту женщину… Долго рассказывать. — Он покосился в мою сторону.
— Я уже научился слушать, мучи.
— Богатый человек был алманчи Савалей, — начал дед, — и мудрый — ума палата. Знали его в соседних селеньях и бойлыках Серебряной Булгарии, в землях буртасов и мокшей. Но не богатством славился Савалей, а красавицей женой, краше и добрее которой не было, должно быть, во всей Великой Булгарии, что лежала меж четырех рек, называемых Волгами — Великой Волгой, Черной Волгой, Белой и Серебряной.
Звали ее Пикенеш, что значит маленькая красавица.
Жил неподалеку от них, в соседнем селенье, мурза Хундимер.
Худое дело задумал мурза — силой навязать свою любовь прекрасной Пикенеш. Знал он, что алманчи Савалей часто отлучается из дома по торговым делам, и только ждал удобного случая.
Скоро такой случай представился.
Однажды собрался Савалей в дальнюю дорогу, попрощался с домашними. А жене сказал:
— Вернусь через три месяца. Жди меня, береги дочь.
С тем и уехал. А на другой день в дом явился мурза Хундимер, будто и знать не знал, ведать не ведал, что Савалей в отъезде. Поговорил о том о сем, да исподволь и подвел разговор к самому главному: мол, зачем тебе, прекрасная Пикенеш, такой муж? Ведь он не дорожит тобой, оставляет на долгие дни одну, без ласки, без утешения.
— Так и увянешь, не распустившись, как одинокий цветок в сыром лесу! Полюби меня, Пикенеш, уж я постараюсь, чтобы ты была счастлива.
А Пикенеш ему в ответ:
— Разлука любви не страшна.
А мурза сжал кулаки:
— …Вот возьму и распущу слух, что пригрела ты меня, приласкала, пока Савалея дома нет… Что будешь делать? Кто поверит в твою невиновность. Муж первым проклянет!
Переменилась в лице Пикенеш, но ответила спокойно:
— В детстве слышала я сказку про белую лебедь. Плыла лебедь по озеру, белая, величавая, а рядом — серые гуси. И взяла тут гусей зависть: «Мол, отчего мы серые, невидные, а ты, лебедь, бела как снег?» Похватали со дна грязного ила, забросали лебедушку, — и ну на радостях гоготать:
