Цветы Эльби - [27]

— Вот и ты теперь стала серой! Нечего нос задирать. Такая же, как все!

А лебедушка нырнула в воду, вынырнула — белей прежнего. Нет, сосед, к чистому грязь не пристанет.

Поднялся мурза мрачней тучи:

— Ну, что ж, — сказал, — посмотрим. Еще припомнишь меня, красавица.

И ушел, хлопнув дверью. А Пикенеш и рада. Только на душе осадок остался, да вскоре рассеялся.

Красавица о мурзе и думать забыла: мало ли хлопот по хозяйству, еще дочь на руках.

Но случилась беда.

Как-то взяла служанка-хархам девочку в сад погулять. И часа не прошло — послышались крики. Выбежала Пикенеш, видит: лежит служанка ни жива ни мертва, вокруг люди суетятся, голосят.

— Дочь! — закричала Пикенеш. — Где моя доченька!

Заметалась по саду, заплакала…

Девочки нигде не было. Служанка, очнувшись, ничего толком сказать не могла. Какие-то люди выскочили из кустов, сбили ее с ног, а девочку схватили, та и пикнуть не успела. Унесли…

Рухнула наземь бедная Пикенеш, едва привели ее в чувство.

— Дочь, доченька, — одно только и твердила бедняжка, — где моя дочь?

Верные слуги бросились в погоню за злодеями, да вернулись ни с чем.

Слегла Пикенеш. Не ест, не пьет, ни с кем говорить не хочет. За три дня состарилась, не узнать ее.

…Возвращался Савалей из дальней поездки и еще в дороге прослышал, какая беда стряслась в его доме. Дурная весть — крылатая. Встречные снимали шапки-малахаи, участливо кланялись и, глядя вслед, качали головами.

Словцо-другое долетало до Савалея, но он пропускал их мимо ушей, а однажды, словно иглой в сердце, кольнуло: «Что-то люди таят от меня, не договаривают».

Будучи на постое, не стерпел Савалей, схватил хозяина избы за рукав:

— Ну-ка, говори, о чем народ шепчется. Правду скажешь — не трону, солжешь — худо будет.

— Не серчай на меня, славный алманчи, — сказал понуро хозяин, — не нами слухи придуманы.

— Говори!

— Сказывают люди, будто жена тебя обманула, оттого и наказал вас бог, отнял дочь. Ну, а что и как там…

Не договорил хозяин, страшен был Савалей в ту минуту.

— Молчи, святотатец! — И схватился за кинжал, да вспомнил, что слово дал, и, весь дрожа, опустил руку.

Дома у постели больной жены молча стоял Савалей, потом заговорил — и голос его прозвенел ровно булат под молотом:

— Сердце мое скорбит о дочери. Не смогла ты ее уберечь. Но не об этом сейчас… Честь моя запятнана твоей изменой. Я все знаю, люди зря говорить не станут, слухи сами собой не родятся.

Ничего не ответила ему Пикенеш. Вспомнилась ей угроза Хундимера: «Кто поверит в твою невиновность. Муж первый проклянет. Погоди, еще вспомнишь меня».

— Нет моей вины перед тобой, — проговорила Пикенеш, чуть шевеля губами. — Клянусь… это злые языки…

Но Савалей только головой покачал. Не поверил.

— Слабая женщина — хуже змеи. Я прикажу выбрать тинюков пусть решат, права ты или виновата…

— Тинюки… это слово мне незнакомо…

— Откуда тебе знать, — сказал дед, — все о них давно позабыли. А в древности, решая спор, выбирали трех судей. Даже поговорка такая была: «Справедлив, как тинюк».

— Судьи, значит…

— Вроде того, — махнул рукой мучи. — Судьи тоже бывают разные. Но тинюк — всем судьям судья.

…Объявил Савалей народу, что Пикенеш отрицает свою вину и что дочь будто украли по злому умыслу.

— Сам-то веришь ей? — спросили люди.

— Нет, не верю. Сказано, нет дыма без огня. Оттого и требую суда.

— Дело твое, — ответили люди.

Тут же выбрали троих тинюков, уважаемых старцев-шурсухалов. На месте этих столбов и вершился суд.

Народу собралось видимо-невидимо. Люди не верили, что добрая и скромная Пикенеш могла оказаться изменницей. Встали на свои места тинюки. Впереди на холмике старший, двое — чуть позади.

Старший помолился на восток и начал:

— Люди добрые. Сегодня мы судим женщину, что звалась до сих пор женой алманчи Савалея. Ходят о ней худые слухи. Кто хочет сказать слово, пусть выйдет.

Был в толпе и Хундимер со своими слугами. Едва тинюк кончил говорить, толкнул мурза одного из них. Тот вышел вперед, поклонился.

— Знаю доподлинно, — промолвил он, — об измене этой женщины.

Один за другим выходили на лобное место слуги Хундимера и свидетельствовали о женском бесчестье.

Плакала, слушая их, добрая Пикенеш, а ничего поделать не могла. Кто мог ее защитить. Служанка вступилась было за хозяйку, но ее словам никто не поверил.

Решили тинюки, что виновата Пикенеш. Опорочила мужа и в наказанье за грехи потеряла ребенка.

— Пусть прыгнет в костер, огнем очистит от скверны род славного Савалея!

Развели на берегу костер, подвели Пикенеш.

Люди плакали, глядя на бедную женщину.

— Пощадите ее! — шумели в толпе.

— Мы будем за нее молиться, да простит ее Пюлехсе!

— Не верьте злым наветам!

Но тинюки были неумолимы. Молча смотрели они на Пикенеш. Она гордо шагнула к костру, посмотрела в последний раз на людей, на реку, в которой плясали языки огня, подняла к небу руки:

— Люди добрые, муж любимый!.. Я чиста перед вами. Но я знаю клеветника, того, кто принес нам беду. Мурза Хундимер! Это он оклеветал меня. Вы, тинюки, слепые судьи. Но и на вас есть судья, он все видит. Я, мать и жена, проклинаю вас!

Сказала так и прыгнула в костер. Пламя подхватило ее, подняло высоко до небес, там она и сгинула.