Цветы Эльби - [12]
Однажды соловей задремал под утро, прижавшись к любимой. А мороз только того и ждал.
Очнулся соловей, а керенют замерзла, листочки опали. Ветки в белом инее.
— Керенют, — взмолился соловей, — отзовись!
Долго звал он свою подругу! Каждую весну прилетал, думал оживет. Но керенют так и не проснулась.
Вот почему свои лучшие песни поет соловей по утрам, на самой зорьке. Вспоминает свою любимую, зовет ее. А потом загрустит и начнет проклинать злой холод, и звучит над землей проклятие… И снова обрадуется, славит солнечный день, потому что солнце сулит надежду. Вот!
Дед поднял палец. В эту минуту он был похож на малого ребенка…
А соловей все щелкал, в нежном неистовстве песни я и впрямь уловил надежду.
«Неужто и вправду, — подумалось мне, — ждет, надеется». Но если даже птицы верят в счастье, в будущее, так людям и подавно нельзя унывать. А уж если к кому и подкралась беда, пусть встанет пораньше, придет в соловьиный сад да послушает…
ТЕНЬ ПРОКЛЯТОГО ТАРХАНА
От народного гнева праведного
Не укроют ворота каменные.
Добрый конь не спасет…
Из народной песни
Вот уже три дня не виделся с Ендимером. К тому же чувствовал себя виноватым: помчался на эти раскопки один. Может быть, у деда и в мыслях не было ехать со мной, а все-таки надо было позвать. С чудинкой он, дед, возьмет и обидится. Бывало уже так — вдруг что-то не по нему, насупится и замолчит на весь день. Даже не поймешь, какая его муха укусила.
Я уже собрался идти, как в дверь постучали.
На пороге появился сам Ендимер-мучи.
— Ну, беглец, как съездил? — спросил старик что-то уж слишком весело: наверное, все-таки таил обиду. — Что видел? Что слышал? Говорят, на раскопках был, у самого профессора… А я как узнал, что ты уже дома, так сразу сюда. Коней на ребят оставил. Поведут на Сархурн. Знаешь, где Сархурн? Да, да, там… помнишь, мы с тобой разок бывали.
Сархурн… Северный мыс Юхминского леса, врезавшийся в заливные луга речки Тет. Живописнейший уголок Чувашии. Березняк там сказочный, сквозной, солнечный. Что ни деревце, будто невеста в серебряных монистах, и кора необычная, с розовым оттенком.
Может, потому и называется место — Сархурн, то бишь красные березы. А под березами — чай-трава, издалека дурманит.
Так, разговаривая о Сархурне, мы с дедом вышли в сад, присели на скамейку.
— С самим-то беседовал, с профессором? — переспросил Ендимер. — Говорят, шибко грамотный, голоса! Повидаться бы с ним, да все времени нет.
— Говорил, мучи, говорил с профессором. Давно он тут, в Чувашии, и возле Таябы работал, и под Чебоксарами.
— Ну… а что он говорит о крепости? — старик достал трубку, приготовился слушать.
Я начал с того, что Тигашевская крепость, по словам профессора, построена примерно лет восемьсот назад. Вокруг нее рвы, канавы. Остатки подъемных мостов. Предполагают, что крепостью владел чувашский тархан.
— А когда же она пала, крепость? Какие предположения?
— Да лет шестьсот… Взята войсками Батыя, внука Чингис-хана.
— К-хм, вот как…
Ендимер насупился, машинально поглаживая бороду, потом пощипал усы.
— Может, и прав твой профессор. Большим людям больше видно. А все-таки в народе по-иному сказывают. Издавна ходит слово о крепости, и все не забывается.
— Конечно, мучи, — поспешил я согласиться с дедом, даже головой для пущей важности кивнул, чтобы он не сомневался.
— Историю эту я слышал от деда, а дед от своего отца. Так из колена в колено дошла до наших дней.
…Тигашевский карман с давних пор был славой и честью тарханов на юге Чувашии. А разрушен он при тархане Миндыбае.
Едва Миндыбай стал тарханом, вторглись на чувашскую землю несметные орды кочевников. Подобно саранче напали на отряды великого эмбю[15] и стали продвигаться в глубь страны. Скоро дошли и до наших мест, до юхминского края. Народ побросал жилье, стал уходить в леса.
Там вольные духом юхминцы собирались с силами, готовясь к борьбе. Великий эмбю призвал одного из самых смелых и мудрых — пинбю[16] Актаная, дабы возглавил он войско и задержал нашествие.
Актанай, старейший и храбрейший, чьи седины и боевой опыт вызывали уважение даже у врагов!
Юхминцы укрепили крепость, углубили рвы, построили мосты, установили мощные пращи-сивалки, метавшие камни на тысячу локтей… А на дорогах вокруг крепости разбросали утсиени — железные шипы против вражеской конницы. Попадет такой шип под копыто — конь упал и всадник — наземь.
Только одну тайную тропу, петлявшую по болотам, оставил Актанай свободной, чтобы поддерживать связь с великим эмбю.
У всех была одна дума — умереть, но не сдать крепости. Лишь тархан Миндыбай держал на уме другое.
Не верил он в победу. И задумал Миндыбай сдаться иноземцам, платить им дань, а самому по-прежнему спокойно владеть крепостью и угодьями.
Послал он во вражеский стан лазутчика, и тот вскоре провел пришельцев тайной тропой к самой крепости.
А дело было ночью. Храбрый пинбю Актанай спал, спали его сербю и вунбю — сотники и десятники. А стражу Миндыбай подпоил хмельным зельем, сон-травой.
