Цветущая, как роза - [20]

Найдя это место, я понял, почему носильщик так странно посмотрел на меня. Это была узкая улочка, по обеим сторонам которой теснились дома, почти соприкасаясь верхними этажами, будто хотели поделиться друг с другом какой-то грязной тайной. Проходы между домами были выложены булыжниками, между которыми громоздились горки самого невообразимого мусора. От домов исходило зловоние, характерное для нищеты и разложения, а люди, сидевшие на порогах и высовывавшиеся из окон, походили скорее на карикатуры. Я медленно продвигался вдоль улицы, стараясь выбрать дом, который вызывал бы у меня меньшее отвращение. Наконец, я постучал в покрытую слоем грязи и жира дверь. Мне открыла толстая женщина, напоминавшая сооружение из огромных шаров. Как и ее дом, она была чуть опрятнее, чем ее соседи, но различие было слишком незначительным. У нее был какой-то хитрый взгляд и уклончивая манера говорить, которая мне сразу не понравилась. Конечно, мне не удалось скрыть своей неискушенности. Как бы там ни было, я заплатил за неделю вперед — и это, надо признать, было совсем недорого. Итак, я вселился в дом миссис Краске.

Я написал Линде письмо, обрисовав мощную фигуру хитрой миссис Краске в самых забавных тонах, и пообещал, что когда она приедет в Лондон, ей не придется разделить мою участь в таком жутком месте как Нью Кат. Я снова призывал ее быть осмотрительной и приехать ко мне, как только выздоровеет ее отец. День за днем в течение недели писал я это письмо. Я рассказывал ей о спектаклях, которые смотрел с галерки, о книгах, которые читал, стоя у стеллажа книжной лавки и притворяясь, что тщательно обдумываю свою покупку, о странной и скудной еде, которую подавали в дешевых заведениях. Все это было для меня открытием, как и многое другое. Впервые в жизни я понял, что несмотря ни на что, у меня был хороший дом. Жесткое серое мясо, которое мне приходилось теперь жевать, сомнительные блюда, которые я глотал лишь бы утолить голод, в имении были бы незамедлительно вышвырнуты на корм свиньям.

Рано утром в понедельник я отнес письмо в «Трубадур», дал кучеру на чай и получил заверение в том, что Вилл Бейнс, почтальон, которого кучер знал в лицо, получит послание в Гоут Черд в Колчестере. После этого я с нетерпением и надеждой ожидал прибытия экипажа из Колчестера, который приходил в среду утром. Я знал, что Линда не могла еще получить мое письмо и отправить ответ, но в глубине души надеялся, что она написала мне раньше. Письма не было, и я утешал себя рассуждениями о том, что если ее отец по-прежнему так серьезно болен, то она не может покинуть дом и отправиться в деревню разыскивать Вилла Бейнса, даже если она думала обо мне и написала мне письмо. Но в следующую среду я обязательно узнаю, как чувствует себя ее отец, и когда мне ожидать их приезда.

Даже ребенок, в ожидании давно обещанного подарка, не мог бы испытывать такого нетерпения.

Я начал новое письмо, чтобы отправить его с экипажем в понедельник. Во вторник той самой недели истекал срок, который Натаниэль определил для своей поездки, и вечером я явился в Дом Мошенников в радостной надежде найти его там. Но меня ждало еще одно разочарование. Натаниэль передал мне сообщение в письме, адресованном своему кузену. Кузен, очень напоминавший Натаниэля ростом и складом фигуры, даже голосом, в котором однако отсутствовали юмор и радушие его родственника, зачитал то, что касалось меня: «некий мистер Филипп Оленшоу может интересоваться мной в следующий вторник. Передай ему, пожалуйста, что я вынужден отправиться в Плимут, и что если он все еще печется о судьбе своих друзей, то ему может и должен помочь Джон Талбот. Расскажи юноше, как пройти к его дому, и попроси передать от меня привет Джону».

С указаниями, как пройти к дому сэра Талбота, небрежно нацарапанными на обрывке бумаги, я покинул Дом Мошенников в еще более подавленном настроении, чем пребывал все эти две недели. От Линды ничего не было, и Натаниэль все еще не вернулся. С тем же успехом я мог бы не уезжать из дому! И все же оставался еще завтрашний экипаж, на который была последняя надежда.

Джон Талбот оказался точной копией миссис Краске — такой же толстый и пыхтящий. И у него было что-то не в порядке с глазами. Лишенные ресниц веки, красные и припухшие, усыпали крошечные гнойнички. Это был отталкивающий старикан, и хотя обед, которым он меня угостил, превосходил все, что мне довелось отведать в Лондоне, я все равно не получил от еды никакого удовольствия.

Однако он вспомнил Джошуа Сибрука и поклялся, что, только благодаря ему, он до сих пор еще не ослеп.

— Это проклятие, посланное нашей семье, — торжественно заявил он. — У моего прапрадеда бегали глазки, и однажды они забегали с удвоенной частотой. Пожилая дама, дочь которой оказалась объектом этого довольно похотливого глаза, — и не только его — ха-ха! — однажды сказала: «Вам, сэр Челистонн Талбот, гораздо больше повезло бы в день Страшного Суда, если бы ваше зрение не было столь острым». И хотите верьте — хотите нет, с тех пор нас не покидает эта беда. Я никогда не мог распознать, хороша моя душка или нет. Но это вовсе не плохо, это великое благо. Для меня они все выглядели одинаково. Ха-ха-ха! Но старый Сибрук изготовил какое-то зелье из дикого растения, которое действительно помогло мне. Передайте ему от меня привет, молодой человек. Ведь вы молоды, не так ли? У вас молодой голос.