Цветок в пустыне - [5]

— Вы, наверно, были изумительны в фате, тётя Эм. Правда, дядя?

Тут она заметила, какое непривычно тоскливое выражение приняли лица обоих её пожилых собеседников, и торопливо прибавила:

— Где вы встретились впервые?

— На охоте, Динни. Я увязла в болоте. Твоему дяде это не понравилось, он подошёл и вытащил меня.

— Идеальное место для знакомства!

— Слишком грязное. Потом мы целый день не разговаривали.

— Как же вы сошлись?

— Так уж всё сложилось. Я гостила у Кордроев, знакомых Хен, а твой дядя заехал посмотреть щенят. Ты почему меня допрашиваешь?

— Просто хочу знать, как это делалось в ваше время.

— Выясни лучше сама, как это делается в наши дни.

— Дядя Лоренс не хочет, чтобы я избавила его от себя.

— Все мужчины — эгоисты, кроме Майкла и Эдриена.

— Кроме того, я не желаю, чтобы вы из-за меня плакали.

— Блор, коктейль и сандвич для мисс Динни. Она не завтракала. Да, Блор, мистер и миссис Эдриен и мистер и миссис Майкл остаются обедать. И скажите Лауре, Блор, чтобы она отнесла мою ночную рубашку и прочее в синюю комнату для гостей. Мисс Динни ночует у нас. Ах, эта детвора!

И леди Монт, слегка раскачиваясь, выплыла из комнаты в сопровождении своего дворецкого.

— Какая она чудная, дядя!

— Я этого никогда не отрицал, Динни.

— Стоит мне её повидать, и на душе становится легче. Она когданибудь сердится?

— Иногда собирается, но раньше чем успеет выйти из себя, уже перескакивает на другое.

— Какое спасительное свойство!..

Вечером за обедом Динни всё время прислушивалась, не упомянет ли её дядя о возвращении Уилфрида Дезерта. Он не упомянул.

После обеда она подсела к Флёр, восхищаясь — как всегда чуточку недоуменно — своей родственницей, лицо и фигура которой были так прелестны, а глаза проницательны, которая держалась так мило и уверенно, не питала никаких иллюзий на собственный счёт и смотрела на Майкла сверху вниз и снизу вверх одновременно.

«Будь у меня муж, — думала Динни, — я была бы с ним не такой. Я смотрела бы ему прямо в глаза, как грешница на грешника».

— Флёр, вы помните вашу свадьбу? — спросила она.

— Помню, дорогая. Удручающая церемония.

— Я видела сегодня вашего шафера.

Круглые сверкающие белками глаза Флёр расширились.

— Уилфрида? Неужели вы его помните?

— Мне было тогда шестнадцать, и он привёл в трепет мои юные нервы.

— Это, конечно, главная обязанность шафера. Ну, как он выглядит?

— Очень смуглый и очень беспокойный.

Флёр расхохоталась.

— Он всегда был такой.

Динни взглянула на неё и решила не терять времени.

— Да, дядя Лоренс рассказывал мне, что он пытался внести беспокойство и в вашу жизнь.

— Я даже не знала, что Барт это заметил, — удивилась Флёр.

— Дядя Лоренс немножко волшебник, — пояснила Динни.

— Уилфрид вёл себя примерно, — понизила голос Флёр, улыбаясь воспоминанию. — Уехал на Восток послушно, как ягнёнок.

— Но не это же, надеюсь, удерживало его до сих пор на Востоке?

— Разве корь может удержать вас навсегда в постели? Нет, ему просто там нравится. Наверно, обзавёлся гаремом.

— Нет, — возразила Динни. — Он разборчив, или я ничего не понимаю в людях.

— Совершенно верно, дорогая. Простите меня за дешёвый цинизм. Уилфрид — удивительнейший человек и очень милый. Майкл его любил. Но, — прибавила Флёр, неожиданно взглянув на Динни, — женщине любить его невозможно: это олицетворённый разлад. Одно время я довольно пристально изучала его, — так уж пришлось. Он неуловим. Страсть и комок нервов. Мягкосердечный и колючий. Неизвестно, верит ли во что-нибудь.

— За исключением красоты и, может быть, правды, если он в состоянии их найти? — полувопросительно произнесла Динни.

Ответ Флёр оказался неожиданным.

— Что ж, дорогая, все мы верим в них, когда видим вблизи. Беда в том, что их никогда вблизи не бывает, разве что… разве что они скрыты в нас самих. А последнее исключается, если человек в разладе с собой. Где вы его видели?

— У памятника Фошу.

— А, вспоминаю! Он боготворил. Фоша. Бедный Уилфрид! Не везёт ему: контузия, стихи и семья — отец спрятался от жизни, мать, полуитальянка, убежала с другим. Поневоле будешь беспокойным. Самое лучшее в нём — глаза: возбуждают жалость и красивы — роковое сочетание. Ваши юные нервы не затрепетали снова?

— Нет. Но мне было интересно, не затрепещут ли ваши, если я упомяну о нём.

— Мои? Деточка, мне под тридцать, у меня двое детей и… — лицо Флёр потемнело, — мне сделали прививку. Я могла бы о ней рассказать только вам, Динни, но есть вещи, о которых не рассказывают.

У себя в комнате наверху Динни, несколько обескураженная, погрузилась в чересчур вместительную ночную рубашку тёти Эм и подошла к камину, в котором, несмотря на её протесты, развели огонь. Она понимала, как нелепы её переживания — странная смесь застенчивости и пылкой смелости в предчувствии близких и неотвратимых поступков. Что с ней? Она встретила человека, который десять лет тому назад заставил её почувствовать себя дурочкой, человека, судя по всем отзывам, совершенно для неё неподходящего. Динни взяла зеркало и стала рассматривать своё лицо поверх вышивок чересчур вместительной ночной рубашки. То, что она видела, могло бы её удовлетворить, но не удовлетворяло.