Цветок в пустыне - [45]

Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернётся, и уважая его за то, что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.

— Его не стошнит?

— Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, — они пугаются всплеска. Ну!

Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.

— Вот шампунь. Это всё-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.

Динни плеснула шампунем на чёрную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала её и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.

— Уф! Спина затекла. Отожми на нём, шерсть и спускай воду. Я его придержу.

Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вёл себя так, словно был не слишком огорчён расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.

— Не отпускай! — закричала Динни. — Его нужно вытереть тут же в ванне.

— Понятно. Обхвати его за шею и держи.

Закутанный в простыню, пёс с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.

— Потерпи, бедный мой, сейчас всё кончится и ты будешь хорошо пахнуть.

Собака опять начала отряхиваться.

Уилфрид размотал простыню.

— Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернём, пусть обсыхает.

Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.

— Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.

— Как мы назовём его, Динни?

— Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.

Собака не откликнулась ни на одну.

— Ладно, — сказала Динни. — Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.

XVIII

Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжёлым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она всё ещё находилась в Лондоне. Даже её слова: «Формально мы не помолвлены», — никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: «Это просто вежливая отговорка». Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчёта о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:

— Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!

— Ты читал его стихи, Кон?

— Нет. Как их достать?

— У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.

— Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.

— Все поэты такие.

— Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!

— Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, — возразила леди Черрел.

— В таких вопросах не может быть двух мнений, — по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, — отрезал генерал.

— А разве в наши дни такие ещё сохранились?

Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:

— Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, — от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, — тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.

Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.

— Допустим, — согласилась она. — Но что же всё-таки делать с Динни?

Сэр Конуэй пожал плечами:

— Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша — устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, — мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…

У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.

— Ей-богу, Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.

— Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.

— Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.

Джин скорчила гримаску:

— Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:

— А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.

— Смотри, с Динни надо быть начеку.

— Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, — он был у них шафером.

— Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.

На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.

— Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность — это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?