Цветок с пятью лепестками - [69]

Фаррин считала себя властью, и она была ею. Она была ею от корней волос до кончиков мизинцев на ногах. Каждое движение, каждый взгляд напоминал: она — власть. Власть необыкновенная, магическая, божественная. Богиня шла вершить свой суд, и она была готова исполнить свой суд.

Хранительница подошла почти вплотную, но не стала вступать в круг солнечного света, который теперь почти полностью залил девушку в черном платье.

— Твои друзья глупы. Вместо того, чтобы облегчить твои страдания, они только усиливают их. И все-же… Твой муж талантлив и умен. Однако он вряд ли захочет оставаться рядом с тем, что от тебя останется. А против такой магии всегда может помочь обычное железо.

Эстер чувствовала, что силы, которые прибивали ее к земле, слабеют, и с наслаждением окунулась в водоворот стихий, который уже просился наружу. И перстень, перстень на руке вибрировал, словно от избытка энергии, скопившейся в нем, и, казалось, искал вокруг клубки силы, к которым мог бы протянуться в жадном желании.

— Ты, может быть, удивишься, но я верю в людей. Их много, и их оружие также позволяет достигать необходимых целей. Астиаг, царь, теперь спокоен, мне удалось убедить его, что моя магия властвует над всеми. А твой мальчишка обречен. И знай, именно Гарпагу царь поручил покончить с ним.

Все время, пока хранительница свивала сеть своих слов вокруг нее, Эстер искала возможность вырваться, покинуть зал. Да, сила других магов разрушена изобретением мужа, но чем это может помочь ей? Она оглянулась на секунду, но не увидела ни Бахмана, ни сестер. Вокруг были только чужие бледные лица, искаженные гримасами боли и непонимания. Их магия не хотела отзываться.

— Твои стихии покинут тебя, растворятся во власти богини. Когда-нибудь они обретут другого владельца, а пока будут питать меня и тех, кто пока еще необходим. Остальные постепенно исчезнут. Не так быстро, но я подожду. Владение вечностью — мое призвание.

Эстер почувствовала, как тьма вновь начинает давить на нее. Но радость внутри, подогреваемая солнечным светом, не давала этим щупальцам силы сомкнуться вокруг груди. Она была сильна и могущественна. Она сама была могущество. Неужели все эти маги вокруг не понимали этого? Ведь они тоже могли вернуть себе силу. Стоило только поверить ей, а не хранительнице. Она чувствовала, что способна дать всем вокруг такое же чудо, такую же силу, какая распирала ее изнутри. Эта детская радость, желание выпустить из себя энергию, разметать вокруг все и всех, закружить в необыкновенном

танце, взлететь, взлететь вместе с вихрем в небо! Она так могла, она так делала вместе с Бахманом, и все они вокруг это смогут. Стоит только поверить в это.

Темная сила словно замерла, собираясь с силами, а потом вновь начала свое движение. Тогда она поняла, что должна сопротивляться. И она выпустила энергию наружу. Вокруг раздались крики, кто-то за спиной рухнул со стоном. Сила раскручивалась спиралью, отпущенной пружиной. Но глаза, глаза, которые она видела совсем рядом, лишь слегка расширились. Хранительница не дрогнула, сила не действовала на нее. Казалось, она стала бесплотной и пропускает весь этот невообразимый поток сквозь себя.

— Ах. Такая сила! Но тебе это не поможет. Сопротивляйся, сопротивляйся, так ты отдашь все только быстрее.

Эстер не хотела, отказывалась ей верить. Ее стихии разметали, порвали на куски темноту, а в ней еще оставалось много, очень много.

Хранительница внезапно протянула руку и коснулась луча света, который по-прежнему заливал круг, в котором стояла девушка.

— Когда-то, когда ты только родилась, а я помню, каким ты была чудесным ребенком, и как я радовалась, ты была моей девятой правнучкой. Я ездила с твоей матерью в Экбатаны. И мы все вместе ходили в храм. О! Ты уже начинаешь ощущать! Это будет идти все быстрее до самого конца.

Эстер действительно начала ощущать беспокойство. Где-то в самой глубине как будто начало ощущаться нетерпение. Ее стихии нервничали, словно они были людьми. Или она нервничала, ощущая, как слабеет.

Фаррин, не скрывая торжествующей улыбки, продолжила.

— И вот там, в храме, к нам подошла жрица и сказала, что я не должна бояться за свою власть, пока не померкнет солнечный свет, ибо когда свет гаснет, силу обретает то, что равнодушно и к свету, и к темноте.

Эстер вдруг ощутила, что слабеет. Тьма с окраин сознания уже вновь сжала свои объятия, а ее стихии слабели. Они уже вяло скрывались по укромным уголкам, и равнодушие, равнодушие наполнило ее, придя на смену радости. Последним усилием она подняла лицо, стараясь почувствовать напоследок тепло солнечных лучей. Может быть, богиня все-таки вспомнит о своей дочери! Она не должна сдаваться! Никогда! Солнце, тепло, она хочет тепла! Но солнце отказалось светить, его лучи вдруг исчезли, и отверстие объяла тьма.

Девушка опустила глаза и увидела растерянность на лице Фаррин. Она хотела что-то сказать, но вдруг пошатнулась. Бледность залила ее лицо, и в эту же секунду окружающий Эстер пузырь силы лопнул, разлетелся на тысячу кусков. В уши ворвался шум, крики ужаса и боли, звон клинков, топот многочисленных ног. Откуда-то доносились знакомые голоса. Кажется, сестра.