Цветочек аленький - [89]

Еще одна история странная, в деревне Будятычи, что близ Волынца пролегает, произошла. Жила там в избушке, что на отшибе стоит, баба блаженная, Малушкой себя именующая. А уж так то ее в мальстве нарекли или сама она себе прозвище выдумала, никто не ведает. Местные помнили, как лет пятнадцать назад, привезли женщину эту с животом огромным, откуда взялась, да куда дитятко потом дела, никто уж не упомнит, хотя, и поговаривают, что сама княгиня Ольга за ребенком Малушкиным приезжала. Вот с поры той, как чадце у ней забрали, ходит юродивая по деревне, предсказаниями своими народ пугая. Бывало, идешь по дороге проселочной, песню бравую под нос насвистывая, а навстречу Малашка скаженная прет, глазами горящими, как огонь Чернобога лупая, да мимо пройдя словом обмолвится, что супружница твоя давеча понесла и к весне жди прибавок. А порой, в том же месте повстречавшись, смерть родного какого предскажет, и страшна блаженная тем, что хоть горе, хоть радость с одинаковой улыбкой на лице предрекает. Пуще гнева богов всех вместе взятых Малушку будятычи боятся, лишний раз с ней встречаться не желая, стороной обходят, но и, прогневать страшась, в избу ее нищую подношения носят. И уж так к ней привыкли сельчане, что, наверно, представить не смогут Будятину родную без предсказательницы их. А пятнадцать весен спустя от времени того, как Малушка в деревне появилась, к ней впервые гости пожаловали, да ни кто-нибудь, а сам князь Владимир. Увидав, земель русских владетеля, на колени юродивая упала, руки распластав, сыном князя кликать стала, да хвалы богам возносить, за то, что дитя ей вернули. Деревенские тут же с надеждой руки потирать начали, вдруг казнит Владимир блаженную за такое панибратство, Будятину от ведьмы избавляя. Но не тронул Рюрикович женщину, а напротив, склонив пред ней голову, такую же рыжую, как у бабки его не безызвестной, руки Малушке целовать стал, ногтями ее нечищеными не побрезговав. А потом, на глазах у всего селения, от удивления ополоумевшего, подняться женщине помог, да в избу провожая, ей дорогу уступил.

Ох, как старались местные кумушки, подглядеть, аль подслушать хотя бы, о чем князь Руси с бабой скаженной беседовал, за дверьми запертыми, но к избе, где юродивая живет, никого не пускали войны бравые, что вместе с князем прибыли, плечами своими вход во двор перекрывая.

Ночь в избе проведя, уехал князь, в Киев вернуться поспешая, да Малушку с собой увез, всей Будятине радость тем принеся. Избавленье от ведьмы празднуя, гуляла деревня до самой посевной, хмелем упиваясь, да пляски устраивая. А, опомнившись, в поля кинулись, но вот же пакость какая, словно по отъезду Малушки горюя, земля в году том хлеб так и не родила.

С той поры, говорят, в Киеве вещунья поселилась. При Владимире вольной барыней живет, в шелках византийских расхаживает, золотом поблескивает да предсказания делает. Сам князь женщину ласково матушкой кличет и без разговора да дозволения ее никаких решений важных не принимает. Иноземцы считают, что самого дьявола властитель русский привечает, так как все предсказания, что из уст вещуньи выходят, завсегда сбываются!

А третья женщина, что когда-то княжной была, да супругой законной Святославу Игоревичу, к князю в немилость попав, в деревню Ливинку, без сопровожденья из слуг верных сослана.

В день, когда Предслава, к месту изгнания прибыв, в избу заселялась, люди завистливо перешептывались, глядя на сундуки, что возничий с телеги выгружает. Это ж надо, боярыня какая, в селение их скромное явилась. Княжна, взглядом надменным мужиков деревенских наградив, да голову горделиво вскинув, мимо баб с осанкой прямой прошла, в дом свой новый поспешая. Да у порога таки запнулась, увидав где жить отныне ей придется. Изба, размером на столько малая, что в два шага от двери до стены крайней дойти можно, бревнами трухлявыми глаз пугает. Крыша, что как есть, в первый дождь ведром воды на голову выльется, соломой прелой воняет. Частокол же, уж почитай весен двадцать как не правился, оттого и названия такого носить не может, ибо дыры в нем чаще, чем колья встречаются. С изумлением справившись, на порог дома нового княжна с достоинством должным входит, слез на радость деревенским не пуская. Коли б знали ливинцы, сколь силы в жест этот женщина вложила, да сколько воли ее потребовалось, что б не кинуться на шею к извозчику, при всем честном народе позорясь, умолять его назад в Киев ее отвезти, глядишь, посочувствовали б бабе несчастной. Но, пренебрежение свое выказав, добилась Предслава того, что с дня первого всю Ливенку супротив себя настроила. Ныне шепчутся кумушки, любовников богатых ей приписывая, да говорят, что баба она падшая, за три копейки без полтины пред любым задом крутить будет. А мужики то, о чем бабы треплются, слушая, на изгородь дома Предславы плюются, как случится мимо пройти. И седмицы не прошло, как деревенские, может с завести, а может с обиды горькой, заслали в дом к бабе строптивой петуха красного. Хорошо занялась изба лубяная, знатно горела, и не скажешь, что плесенью подъедена была. На силу потушить успели, покуда по всей деревни огонь не пошел. За рыданиями Предславы, добра своего, и без того не значительного, лишенной, наблюдая, злорадствовали ливенцы, но не от сердца злого, а по глупости, да незнанию судьбы женщины.