Цветочек аленький - [49]

Сказав слово свое, Морена исчезает, на смену ей уже рабыня бежит, на ходу причитая. На крики чернушки, весь терем сбегается, галдят, хлопочут, снуют бестолково, помощи не давая, лишь раздражение вызывают.

Пеленают княгиню руки холуйские, в рубаху просторную снарядив, в покои отряжают. Лежит Ольга, в овчину кутаясь, запах дождя, что уж третий день близится, ноздрями уловить пытаясь. Туманит ныне. Воздух промозглый камень терема студит, светелку охлаждая, да за ноги босые ухватить пытается. Помнятся Ольге дни те, когда кровь в жилах кипятком бурлила, мерзнуть не давая, давно ли было то? Недавно. А ныне уж пятый десяток к заре своей катится, и хоть с лица все еще молодуха, а сердце прогнило. И гниль та, по венам стекая, кровь отравляет, да тело хворью ломает. Где та девица, что у костра плясала? Вымерла, выстыла зимою вечною, сгорела дочерна. И тоска смертная, собакой бешеной в горло вгрызается. Права Морена, забыла Ольга, что не ей судьбы вершить, за то и страдает. Только можно ль простить, то, что не прощается? Можно ль забыть, то, что не забудется? Сплавится ль всуе, предательство Улеба? Али выест душу червем сомненья? Забывается княгиня сном не спокойным, и в забытье сердце терзающим.

Поутру в светелку княгини киевской ранее, чем солнце сквозь марь туманную пробиться сумело, является сын ее кровный — князь Святослав.

— Добре ли утро, матушка? — Глаза красные потирая, княжич к Ольге голову склоняет, благость материнскую принять желая.

— Добре, покуда ты рядом. — Княгиня сына в лоб целует. — Об Улебе беседовать хочешь?

— О нем. — Святослав кивает.

— Не спал ночь эту? Глаза как у зайца, что по зиме пойман. — Ольга с нежностью руку княжича поглаживает. Не хочется ей разговор начинать, итог которого и без начала ясен.

— Не спал. Надежды тешил, что смекнет Улеб о том, что открылось нам, да схоронится на просторах Царьграда. Нет силы моей, решение правильное принять. Не дает сердце братское, мечу подняться.

— Нет хуже дела, чем совесть свою, за счет других чистить. Не думай, что решения избежать выйдет. Коль трусость явишь, навек холуем останешься. — Злится Ольга, что сын слабость кажет, уйти от ответа пытаясь. — Ошибка то Улеба, но плату все вносить станем. Одно прошу, жизнь его сохрани. Земель лиши, наследников, сошли куда, да лишь бы жив был. Не видеть, но знать, что дышит где-то, рассвет встречает, да по земле ходит.

Не отвечает Святослав, лишь в пояс кланяется, мать одну оставляя.

Рассеялись туманы, и солнце вновь теплом одаривает, последние дни перед холодами осенними погреть желая. Дневное светило сильней все кочегарит, после дней промозглых тела людские теплом одаривая. И в день этот ясный, словно судьбы насмешкой, привозят Улеба сына Игоря, без почестей, поклонов, да дружины до полста перебитой. С руками связанными, да в рубахе исподней, не как дитя княжеское, а как убивца страшного. У ворот терема княжеского встречает Улеба брат его Святослав Игоревич, что кровью одной повязан с ним на века. С лица младший братец суров, да глазами далек, так что и не прочесть в очах тех, ни дум, ни мыслей.

— Здоровья тебе, братец. — Издали Улеб Святослава приветствует.

— Твоими словами лишь беды кликать. — Не отвечает приветствием брат, лишь губы сильней поджимая. — Ты почто, как пес брехливый, супротив семьи, что тебя пасынка взрастила, лаешь? Как посмел, с ворогами в заговор вступить, смерти нашей с матерью ища?

— Кому пасынок, кому сын кровный. Один отец у нас, тот, что князем был, а мы дети его, негоже словами паскудными кровь первородную звать, когда сам, младшим братом поперед старшего лезешь. Так ты ответа до сих пор ждешь, али можно желанье последние сказывать?

— Говори, коль оправдать себя не желаешь. Мать просила жизнь твою сохранить, да видно ты не дорожишь ею, коли под меч торопишься.

Может Улеб сказать, что жить хочется так как никогда допреж, да только знает он милости те, какими княгиня одаривает. Всех, кто дорог ему, как овец вырежут, сторонников лишая. Медальон княжеский с груди сорвут, да на выселки отправят. Ежели бы не Слада, что сына его под сердцем носит, согласился бы отшельником стать. Там глядишь, окреп бы, да наново жизнь начал, без сует княжеских, а, коли свезло бы, может вновь справедливости искать стал. Ныне же, верить надо, что не оплошает Лют, да жену его и дитя не рожденное уберечь сможет.

— Сына Свенельда пощади. Не виновен Лют в ошибках моих. Уговорами да угрозами идти за собой заставлял. Мне-то все одно будет жить он, али нет, да старика воеводу, что грамоте меня бестолкового вразумлял, жаль. Коли сына — опору последнюю потеряет, в конец старости тело и разум отдаст.

— За друга просишь? А за девку свою брюхатую даже слова не скажешь? — Святослав кивает, с желаньем соглашаясь.

— А не впусте просьба та будет? До седьмого колена предательский корень рубят, что б отростков не осталось, неужто наследника крови дурной в живых оставишь? — Усмехается Улеб, в тайне веря, что далече нынче Слада, Бог даст не достанут. — Коли не ты, а холоп какой братом мне был и того бы приговорили, но нет, я кровь дурная, а ты, хоть и плотью един со мной, все одно чист останешься. — И за улыбкой призрения полной, прячет Улеб страх свой, что роду Рюриковичей не пристал. Молится княжич приговоренный и Единому, который бросил в начале пути, и богам, которые с детва его сберегали. Да не о легкой смерти аль души спасенья, а о той, что в сердце не запав, животом дорога стала.