Цветочек аленький - [32]

— Пятый дом, с частоколом мореным гостей принимает. Данилу спросите, он и накормит, и спать уложит, и дорого за постой не возьмет.

Поклонившись стражам, Улеб с Лютом в город следуют, Данилу разыскивать. Где еще, как не на постоялом дворе слухи собирать?

Трактир разноцветный, средь домов обычных, диковинкой кажется. Ставни резные распахнуты приветливо, не смотря на вечера прохладные, петухи красные на крыше скрипят, ночь ветренную придрекая да частокол, до бурого выморенный, о богатстве владельцев намекает. У ворот березки молодые ветвями к путникам льнут, да дорожка сотнями ног утоптанная, чисто выметенная, глаз приятно тешит. Внутри избы запах соломы прелой, с медом хмельным перемежается. От порога до окон лавки и столы дубовые стоят, меж которыми величаво, аки княгиня, выхаживает кошка рыжая, что на объедках трактирских располнела больше должного. Тут и там, от хмеля сомлев, сидят мужики нижегородские, брагу попивая, про охоту, да жен треплются.

Княжич с другом своим, недалече от входа сев, девке трактирной дичи да воды принести велят. Прелестница, годов не младых, пышными бедрами в юбке грязной покачивая, удаляется, гостям угодить торопясь.

— Ну, и как мы будем выспрашивать? — Улеб на мужиков поглядывает, как подступиться не зная.

— А чего выспрашивать, коли можно беседу погромче завести, глядишь, кто и слово свое вставит. — Лют, довольно бороду поглаживая, на прислужницу, что яства на стол выставляет, смотрит, та же, все тесней к вояке прижимается, еще какой приработок получить надеясь.

— Эх, друже, обманул нас старец, нету княжича в граде, с чем воротаться завтра? Бабы опять вой поднимут, что по темну из избы не выйти, а староста песнь заведет, что за зря скакунов его загоняли. — Громогласно Лют сетует, по сторонам на мужиков поглядывая, вроде как поддержки ища.

— Говорил я тебе, не поможет нам княжич, даже коль туточки был бы. Вот абы княгиня пожаловала, она-то по более решает. — Улеб кулаком щеку подпирает, смех сдерживая. Потешает его обман скомороший.

— Зря на Улеба наговариваешь. Нам купцы, что с Киева едут, про доблесть князя юного рассказывают. Мы всем градом ждем прибытия, мож порядок наведет, а то тиун — выродок проклятый, только дань грести и может. А ведь торгаши псковские говорили, что Ольга уроки дала, размер дани оговорив, а нас как обирали, так и обирают почем зря! — За соседним столом, кулаком по дубовой столешнице стуча, мужик бородатый в гневе разоряется.

— Полно те, Емеля, ярится. Не долго тиуну пировать осталось, Улеб приедет, все на поклон к княжичу пойдем, мож от щедрот своих, голову наместника нам пожалует. — Постоялый двор смехом не добрым заполняется. Улеб с Лютом, водой ключевой ужин жирный запивая, уже знают, чем почет людской завоевывать станут.

К ночи темной дружинники подъезжают, город сонный молодецким гамом будя. Княжич с приспешником своим, у ворот, воинов дожидаясь, под раскидистой ивой уж задремать успевают, когда тишь ночную лязг мечей и крики недовольные оглашают.

— Отворяй, кому говорю! — Слышен крик Власа, что за место воеводы с дружиной остался. — Больно надо нам войной на вас идти, сами поклонитесь, князя признавая.

— Ты на веру нас не бери, коли Улеб с вами прибыл, то пущай и слово держит. — Не сдаются стражи градские, в словах правды не видя.

Любуется Улеб служивыми, эка разоряются, спорить не боясь. Хороши воины, с такими град в покое будет. Ну да думы думами, а потеху сворачивать надобно. Затянулось ныне представление, не должно то, князю, как татю опальному, в ночи под кустом хоронится.

— Отворяй, служивый. Я князь ваш, а то дружина моя по указу отстала, прежде, чем к тиуну идти, хотел вызнать, что народ о наместнике думает. — Со словами теми, медальон княжеский из-под рубахи Улеб достает, на удивленье вдосталь любуясь. С поклонами, охами, да ахами, открывают стражи ворота, покой и тишину граду возвращая.

Тиун новгородский почивать изволит, палец пухлый во сне посасывая. Говорят сон крепок у того, кто с совестью в ладах. У наместника хоть и грехов за душой немало, а сожаленья не грызут, потому и спит он, аки младенец новорожденный. Сквозь пелену забытья, на границе дремы, слышит тиун, как кричит служка его, слезами упиваясь:

— Да почто ж вы средь ноченьки? Да неужто не стоит служба его солнца утреннего дождаться. Не слушай, княже, что люд бестолковый глаголит. Им бы обхаять человека достойного. Ни медяшки себе не брал, все в казну отдавал, а вы его, как татя, средь ночи черной из дому забрать хотите. — Подвывая, как волчица, в зиму лютую щенков потерявшая, баба грудью необъятной проход закрывает.

Теряется Улеб, ну не бить же бабу глупую, да только та посреди порога на коленях стоит, пройти не давая. Видно судьба у княжича нынче людей потешать, в положение глупом оказываясь. За воинами, услышав, что княжич к тиуну собирается, полгорода собаками беспризорными увязалось. Теперь вся братья эта стоит, в спины дыша, за потехой, что баба дурная устраивает, наблюдая. Прислужница же, подол платья безразмерного подобрав, ботинки пыльные Улебу лобызать кидается. Княжич, гнев свой еле сдерживая, уж пнуть скаженную решает, но видно Род мольбам его внял, и навстречу воинству растерянному, сам тиун новгородский выходит. В рубахе до полу, с бородой измятой, да щеками со сна румяными, наместник выглядит аки дитя разбуженное, оттого немного капризное. Женщина, только что голосившая, замолкает, господина своего телесами необъятными прикрыть стараясь, да лишь зазря старается, ибо сам тиун на голову выше, да брюхом богаче, чем рабыня дородная.