Цветочек аленький - [34]

— Не томи уж, княгиня, говори, чего делать надобно? Не настолько я глуп, чтоб Ольге киевской отказывать. — Мужик, бороду пятерней приглаживая, с веселым задором продолжает: — Тем паче, что златом осыплешь по-княжески!

— Хочу, что бы в Новгород вы отправились. Прибудете с песней, да пляской, медведем, да бубенцами, чтоб люд позабавился. Покуда потешать народ будете, уши свои навострите, да мне потом доложите, что о князе молодом в граде толкуют. За работу сию плачу золотом, о цене с казначеем сторгуетесь.

— Не в моей воле отказать тебе. Коль не скуп казначей твой, хоть в седмицу раз буду в грады различные разъезжать, да тебе о житье-бытье докладывать. — Уж доходы подсчитывая, скоморох руки потирает, да серьгой золотой в ухе позвякивает.

— Подумаю я, жадность твоя нашла отклик в душе моей — тот, кто злато любит, работы паскудной не боится. Только помни, больше чем я никто не заплатит, страшнее чем я никто не ударит. Прежде, чем предать, да продать решить, подумай, кого на монету меняешь. — С тем и расстаются. Ольга в покоях своих сидеть, да о сыне непокорном думать, а скоморох с казначеем о плате спорить, золота по более выторговывая.

Долго печали предаваться княгиня не обучена, Переславу кликнув, новости последние спрашивает.

— Говаривают рабыня ваша — Эсфирь занедужила, знахаря позвали, а тот руками разводит, не поймет, чего баба стонет. Святослав потому не довольным ходит, что по сердцу ему девка пришлась, а тут оказия эта.

— Чего с ней? Точно недужная, али притворяется, княжичу противясь?

— Да поди разберись! — Переслава плечами пожимает, не осведомленность кажа. — Юродивая, чего с нее взять. Все лебедку из себя строит, а сама чернушка как есть.

— Зла ты, Переслава, мож и впрямь нездоровится девке. Зови, видеть ее желаю. — Ольга рукой машет, служку отправляя.

Эсфирь, пытаясь боли в животе унять, седьмую чашку отвара противного, что знахарь с советовал, пьет. Да только хуже от зелья мерзкого становится. Глоток в себя, два вон выходят. Переславу, в дверях стоящую, не замечая, девушка воду ледяную на лицо бледное плещет, дурноту унять пытаясь.

— Хорош плескаться, чай не барыня, пошли, княгиня видеть тебя хочет. — Переслава грубо за локоть Эсфирь подхватывает, да в светелку к княгине волоком тащит. Полюбовница Святослава, ногами еле ворочая, за прислужницей поспеть не может. Падает, на лестнице оступившись, да слезы злые сдерживая, руку Переславы отталкивает.

— Уйди окаянная, плохо мне, не видишь? Помереть спокойно не даете с княгиней своей. Всю жизнь мою загубили, отец от меня отвернулся, сестры в глаза не глядят, словно не кровь я их. Даже мать, не простила. — И уже слезы не тая, рыдает чернушка, как никогда допрежь. Переслава, терпеньем не отличаясь, оплеуху девке отвешивает, да за волосы длинные подхватив, на лестницу толкает.

— Жалости захотела? Так ты подумай, кому жалишься! Мою семью хазары порубили, покуда я под лавкой от страха дрожала. Сама в рабынях ходила, шатры солдатские грея, а потом купцу толсторожему прислуживала, пока князь Олег, меня пожалевши, на гнедую кобылу не выменял. Мне тогда и семнадцать весен не минуло. Думала, князь тоже на тело мое молодое польстился, ан нет, сестру его, в малолетстве утерянную напомнила. Пожалел меня, кашеваркой своей назначил. А когда Ольга в Киев приехала, меня к ней в услужение отдали. С той поры жизнь на лад и пошла. А ты со Святославом покои делишь, он о здравии твоем с каждой зорькой справляется, да подарки золотом шлет, ничего не жалея. Нет бы голову выше поднять, да другим место указывать, знамо дело княжича любимая! А ты сопли льешь, потешаться над собой позволяя. — Переслава по лбу Эсфирь пальцем стучит, в сей жест понятие вкладывая, как к дурости бабьей относится. — Вставай, не стоит Ольгу злить. Коли слушаться будешь, в шелках византийских ходить станешь, а воду пущай другие льют!

Ольга девушку добром встречает. Улыбается сострадательно, видя, что и впрямь недужна девка, а не притворяется.

— Подойди, милая, дай взглянуть, что с красой твоей стало. С лица сера, волосы тусклы, губы белы. Что пытает тебя, девочка? — Внимательно княгиня Эсфирь оглядывает, кажись, недуг-то ясен, как день весенний. Лишь дивится Ольга, что знахарь не понял, чем девка мается.

— Во чреве, будто еж засел, да тошнота все время. — Смущается девушка, приему ласковому.

— Давно ли дни праздные были? — Видя румянец, что к щекам Эсфирь приливает, княгиня к Переславе обращается: — Сходи повитуху кликни, кажись, брюхата девчонка. Да знахаря, что смотрел ее, приведи, скажи, пущай высекут. Глупость наказывать надобно.

Эсфирь бледнеет, понимая, к чему княгиня клонит. Губы, и без того белесые, еще светлее становятся, руки тонкие в дрожь бросает, очи, как у лани, охотника увидавшей, из глазниц вываливаются.

— Как же… быть не может… то просто нездоровится…. — Лепечет девушка, в счастье свое не веруя. Видано ли дело, чернушке безродной сына княжеского под сердцем носить.

— Тише, милая, присядь. Повитуха явится, все известно станет. Коли понесла, озолочу, да на большее не надейся. Женою Святославу девушка знатная станет, ты же матерью его сына останешься. В почете и достатке будешь. А коли звезда твоя улыбнется, да Роду угодно будет, станешь матерью при князе следующем. Ныне же, беречь себя надобно, слезы попусту не лить, есть хорошо, да отдыхать по более. — Ольга слова ласковые девушке нашептывает, сама же в беспокойстве, негоже то, что в болях девка не одну седмицу, кабы не скинула чадо. Коли выкинет, то виной знахарю встанет. Казнит его, Святослав, как есть, дабы другим неповадно было.