Цветные миры - [110]

— Но там не было фанатиков, мистер Болдуин. Там присутствовали некоторые из наших виднейших деятелей, а иностранцы… Вот, например, из России там были известный композитор, два писателя и ряд ученых.

Болдуин не пожелал согласиться с такими доводами.

— Они представляли коммунизм, а коммунизму не место в Соединенных Штатах!

— Я и не утверждаю, что ему место у нас. Но, по-моему, у нас должен быть демократический обмен взглядами. А ему препятствуют банды хулиганов. Всякий нормальный обмен мыслями у нас под строжайшим запретом. Подумайте только, Шостаковичу не разрешили дать концерт в Йельском университете!

— Ректор Мансарт, я не собираюсь сейчас обсуждать с вами этот вопрос. Я хочу лишь сказать, что ваша поездка в Нью-Йорк — ошибка. Еще большую ошибку совершила эта ваша Дю Биньон, поехав в Париж и, насколько мне известно, даже в Россию. Боюсь, что она смутьянка и что нам придется от нее избавиться. Так вот, Мансарт, если вы готовы сотрудничать с нами, мы оставим вас ректором колледжа. Не желаете — найдем кого-нибудь другого. Я хочу, чтобы вы это хорошо поняли. У совета на этот счет имеется твердое мнение.

И Болдуин ушел.

Разговор этот обескуражил Мансарта, но разразившаяся в 1950 году война в Корее, которая могла стать прелюдией к третьей мировой войне, настолько потрясла его, что он уделял теперь гораздо больше внимания международному положению, чем собственной судьбе и будущему своего колледжа. Он вел переписку, посещал митинги, открыто и свободно высказывался, и, по мере того как выявлялось его отношение к событиям дня, позиция совета попечителей и стоящих за его спиной могущественных сил становилась все более непримиримой.

На неоднократных совещаниях Болдуин и другие атлантские банкиры и промышленники обсуждали сложившееся положение.

— Прежние планы, — говорил Болдуин, — которые в девятисотом году развивал на Юге мой однофамилец — Уильям Болдуин, президент правления Лонг-Айлендской железной дороги, сводились к тому, чтобы превратить негров в обособленную рабочую силу, которая использовалась бы на совершенно иной работе, чем та, что выполняют квалифицированные белые рабочие. Будучи неорганизованными и независимыми от влияния иностранной пропаганды, они составляли бы противовес белым рабочим, а это позволило бы иметь дешевую и эффективную рабочую силу. Но от всех этих планов не осталось и следа. Сейчас нельзя не считаться с тем, что негры получают более солидное образование, чем мы рассчитывали, и так упорно цепляются за него, что мы ничего уже не можем поделать. Кроме того, техника производства настолько ушла вперед, что различие между простым и квалифицированным трудом стало исчезать. Теперь это просто труд, массовое производство, и нам следует ожидать слияния белой и черной рабочей силы. Это, конечно, придется не по вкусу белым рабочим, и мы сможем использовать расовые предрассудки, чтобы задержать развитие профсоюзов и свести объединение рабочих разных рас к минимуму. Но расовая дискриминация в той мере, в какой она тормозит развитие индустрии, рано или поздно должна сойти на нет. В первую очередь нам нужно позаботиться о том, чтобы ни в одну из этих рабочих групп, как белую, так и черную, не проникли из-за рубежа радикальные идеи. Мы должны подавлять рабочее движение, препятствовать деятельности профсоюзов и так урезать их политические права, чтобы вместо этой пресловутой демократии всем заправлял «большой бизнес»! Не думаю, что Мансарт намерен сотрудничать с нами, и считаю, что эта белая проныра — его помощница, выдающая себя за цветную, — должна уйти из колледжа. Мансарт неплохой человек, и надо постараться сохранить его как можно дольше. Но следует подрезать ему коготки, и немедленно.

Между тем Мансарт, игнорируя доходившие до него слухи о замыслах совета попечителей, ее принимал никаких мер предосторожности. Он был крайне расстроен призывом в армию своего внука, сына Дугласа, Аделберта, который к этому времени уже окончил колледж и стал одним из помощников режиссера в Малом театре. Несмотря на все старания Мансарта добиться для него льготы, Аделберта мобилизовала и отправили в миссисипский лагерь Билокси, где он сразу же вкусил все «прелести» тамошних расистских предрассудков. А вскоре он уже был на пути в Корею, где шла грязная и кровавая война.

До самой своей смерти Мануэл Мансарт так и не смог в полной мере уяснить себе смысл событий 1950 года. Иногда эти события казались ему следствием произвола со стороны человека, облеченного такой властью и ответственностью, которые требовали гораздо больше ума и образования, чем те, что у него были. Порой он во всем винил твердолобого трумэновского государственного секретаря. Иногда он приходил к мысли, что все это — преступное дело гигантского спрута — капитала, который охватил своими щупальцами всю промышленность и торговлю и прочно обосновался в полдюжине мощных финансово-кредитных монополий, которые если еще и не владели, то уж, во всяком случае, правили значительной частью земного шара. Да, это он, капитал, является главным виновником войны в Корее… А может быть, конкретных виновников и нет? Может быть, это действие неуловимых и необъяснимых сил Зла?