Цветные миры - [112]

Под его, Макартура, опытным руководством Чан сумеет прогнать мужичье от Ханькоу на запад, к Чунцину, выбить их воздушной бомбардировкой из Шэньси и Сычуани и даже из Синь-цзяна и Монголии. И Азия наконец-то покорится Америке. Но для этого совершенно необходим Чан: он будет символом Китая, подавляющего коммунистических мятежников, которым оказывают помощь предатели Америки. Ведь Чан и его сторонники знают обычаи Китая и его язык. Макартур настаивал на вступлении в игру Чаи Кайши, он писал об этом не только Трумэну и в Пентагон, но и представителям весьма влиятельной в конгрессе «китайской группировки», получавшей жирные куши из средств семьи миллионеров Суней. Под конец он сделал ошибку, сообщив свой план также и республиканцам после их победы на выборах в конгресс.

А пока что, рассказывала Джин, Макартур убедился, что китайцы не желают лезть в западню, которую он им расставил, эвакуировав Сеул и отступив к Пусану. Он принял иную тактику. Получив особое разрешение снова пересечь по своему усмотрению 38-ю параллель, он установил строгую цензуру на информацию о передвижении своих войск. Поэтому в течение месяца о ходе дел в Корее ничего не было слышно и во время этой передышки возникли даже надежды на мир.

Оказывается, Макартур хотел, по не сумел добиться права на бомбежку Маньчжурии и получил лишь санкцию на новый переход границы. В феврале он тайком двинул туда свои передовые части и, не найдя китайской армии, приказал военно-морскому флоту бомбардировать Вонсан в течение сорока одного дня. На протяжении всей истории войн мало городов подвергалось такой длительной и интенсивной бомбардировке, как Вонсан. Американские летчики сбрасывали металл и напалм на безоружных мужчин, женщин и детей до тех пор, пока торжествующий генерал не заявил корреспондентам: «По улицам нельзя пройти. Жителям негде спать — разве только мертвым сном». Население города превратилось в «толпы смертников». Такой же интенсивной бомбардировке подверглись и прибрежные города Сончжин и Чхончжин.

Но в узкой части Корен Макартур наткнулся на каменную степу. Несмотря на все свои старания, ом не смог продвинуться к северу. У 38-й параллели непоколебимо стояла китайская добровольческая армия, которую он тщетно пытался заманить в Пусан.

И тут Джин, развернув утреннюю газету, прочла Мансарту потрясающую новость: 11 апреля 1951 года Трумэн отозвал Макартура. Мансарт с крайним изумлением воспринял это сообщение.

— Но почему же, почему? — допытывался Мансарт.

Джин разъяснила:

— Трумэн очутился в дурацком положении. Небольшая «полицейская операция», всего десять месяцев назад выглядевшая неплохой рекламой, теперь жгла ему руки. В первый год она обошлась в пять миллиардов долларов и втянула в войну семнадцать стран, пославших в Корею семьсот тысяч солдат. Теперь это уже не «полицейская операция», а прямая дорога к мировой войне, как не замедлили подчеркнуть наши союзники. Очередные выборы у нас подтвердили, что в самих Соединенных Штатах растет тяга к миру. Ужасы войны нервируют Трумэна, но, считая себя бывалым воякой, президент США не признается в этом. Конечно, стоимость войны тяжелым бременем ложится на плечи налогоплательщиков, однако Трумэн не желает принимать это в расчет. Макартур самым бесцеремонным образом игнорировал его приказы. Правда, Трумэн с негодованием отрицал это. Но когда Макартур апеллировал к Мартину, лидеру республиканцев в палате представителей, где демократы располагают большинством всего лишь в два голоса, то Трумэн счел этот его поступок изменой демократической партии и ухватился за него как за благовидный предлог, чтобы спять с поста строптивого генерала.

Джин не упускала случая побеседовать с Мансартом, но не столько о Париже и движении сторонников мира, сколько о том, что она видела в Праге, Варшаве и в особенности в Москве. Он слушал ее и с интересом, и с возрастающим беспокойством. Действительно, убеждения Джин, как утверждал Болдуин, становились все более радикальными, а это могло оказаться опасным и для нее самой, и для колледжа. Мансарт все время собирался потолковать с ней на эту тему. Однако во время их бесед Джин говорила по большей части сама, с энтузиазмом рассказывая о том, что она видела и узнала. О своих впечатлениях она охотно повествовала и ему, и своим студентам.

Однажды утром — это было осенью 1951 года, — когда на одной из лекций Джин подробно рассказывала о своих заграничных впечатлениях, какой-то новый студент, сидевший в заднем ряду, высокий парень с желтого цвета кожей и острым взглядом, спросил:

— Мисс Дю Биньон, а что вы думаете о деле Розенбергов?

Джин читала о молодых супругах, обвиненных в государственной измене. Она испытывала ужас и негодование, поведение властей казалось ей издевательством над достоинством женщины и оскорблением чести матери. Особенно недопустимым она считала то, что Розенбергам отказали в открытом судебном разбирательстве.

— Я поражена этим делом, — ответила она горячо и искренне, — и уверена, что обвиняемых вскоре освободят. Здесь речь идет в первую очередь о свободе убеждений. Возможно, Розенберги — коммунисты. Этого я не знаю и не пытаюсь узнать. Я недавно посетила коммунистическую страну, где видела миллионы замечательных людей. Вообще я стою за свободу убеждений независимо от того, каковы они. Наказывать следует только за действия, а не за взгляды. Всё говорит о том, что Розенберги порядочные люди. Они вместе учились. Полюбив друг друга, они поженились, создали семью, добывали себе средства к жизни трудом, вырастили двух славных мальчуганов. Их обвиняют в том, что они якобы замышляли выдать военную тайну в мирное время. Обвинение против них построено на доносе махрового уголовника, причем его показания куплены с помощью, я бы сказала, взятки: ему смягчили приговор за преступление, в совершении которого он сам сознался. Но в чем конкретно обвиняются Розенберги, никому не известно. Какова их вина? Могли ли они совершить то преступление, которое им приписывается? И есть ли какие-нибудь прямые улики против них, кроме показаний уголовника? В чем «тайный умысел» преступления, если само «преступление» не совершено? Я уверена, что вынесенный им жестокий приговор не может остаться в силе.