Цвети, родной Узбекистан! Но только - без меня - [10]

Что касается русского языка, то до сих пор (!) независимые республики общаются при его помощи! До сих пор нет ни одного подготовленного переводчика с литовского на таджикский или с армянского на узбекский. Гастарбайтеры из этих республик едут в Россию, вывозят из России валюту и продолжают жаловаться, что Россия и русские им все еще что-то должны. Что мы им должны? Ах да! они же знают русский язык, чем, по их мнению, заслужили себе право наш хлеб жрать и нам в морду плевать…

Что касается меня, то я несколько раз начинал изучать узбекский язык, но безуспешно. Постоянно возникали проблемы, описанные мной выше. Хотя, узбекский язык ничем не сложнее любого другого. Даже, думаю, легче, т. к. в нем очень много заимствованных слов, а грамматика и порядок слов в предложении схожи с английскими. А произношение многих узбекских слов для русского слуха является настолько забавным, что не запомнить их просто невозможно. Например, слово «хиебоны» означает «сквер», «мусобака» «соревнование», «мудир» — «начальник». А знающего английский язык и читающего узбекские слова на латинице, которой заменили кириллицу, не оставят равнодушным, например, слова «fukaroliq» («гражданский») — за созвучие с «fucker-rolling», и «ittifoqi» («совет») — за созвучие с «it's a fucker».

Когда открываешь узбекско-русский словарь, возникает ощущение, что до 40 % слов узбекского языка — русские: «сварщик» — «сварщик», «электрик» «электрик», и т. д. Хотя в последнее время пошло повальное искоренение русских слов с последующей заменой на мертворожденные, но «типа-узбекские». Например, аэропорт теперь по-узбекски будет «тайорагох». Откуда произошло это слово — не знает никто, даже узбеки. Именно поэтому на автобусах, едущих в аэропорт, много лет подряд рядом с этим словом рисовали символ-самолетик, чтобы абсолютно всем, и в первую очередь узбекам, было понятно его значение. В связи с этим словом припоминаю один забавный случай. Еду как-то я на 94-м автобусе в аэропорт, провожаю друга в Москву. Пересекаем перекресток улиц Хмельницкого и Руставели. Сейчас у этих улиц другие названия, только я их не помню. Автобус повернул направо, а одна узбечка (явно из колхоза) спрашивает у другой (явно городской) по-узбекски, почему он не поехал прямо. Городская ей отвечает, что автобус едет в «тайорагох». «Нима, нима?» (что, что?) спросила удивленная колхозница. «Тайорагох!» — громко и недовольно повторила отвечающая, подразумевая: «Как же! Это же элементарно!» Спрашивающая, чтобы не показаться невеждой или харыпкой, громко и с пониманием сказала «А-а-а, рахмат!», ну, типа, спасибо, понятно. Но ее улыбка моментально превратилась в гримасу, а глазки забегали в поисках того, кто бы смог объяснить, что бы это значило…

И все-таки я считаю, что мне в жизни очень повезло — практически все мои преподаватели были русскими или теми, кого в Узбекистане считали русскими, и кого теперь принято называть словом «русскоязычные». Был, правда, один преподаватель-узбек. Говорил он по-русски очень медленно, с грубыми ошибками и диким акцентом, но в отличие от очень многих «прекрасно говорящих по-русски» узбеков, он действительно хорошо знал свой предмет и у него напрочь отсутствовало высокомерие по отношению к своим ученикам, в том числе к русским. Я вспоминаю его с благодарностью и сожалением: печально, что большинство узбеков не такие, как он…

В Ташкенте все спокойно. Почти что как в Багдаде…

Как я уже рассказывал, один мой знакомый много лет проработал в узбекской милиции. Благодаря ему я представлял себе реальную обстановку с преступностью в нашей столице. Из других источников информации почерпнуть что-либо было нельзя — в государстве «с великим будущим» преступников быть не должно. Именно поэтому, просматривая «Ахборот» или какую-нибудь другую передачу новостей узбекского телевидения, я искренне желал уехать из Узбекистана, в котором я жил, в тот Узбекистан, который нам показывали по телевизору.

Говорят, что в России жить страшно и опасно — взрывы, маньяки, криминальные разборки и так далее. Пожив здесь несколько лет я понял, что это не более чем вранье. Конечно, все это есть, но не в таком ужасающем количестве, как может показаться из средств массовой информации. Вот, например, нас пугают взрывами. Но никто до сих пор не сравнил, что опаснее утонуть, попасть под машину или стать жертвой террористического акта? Насколько мне известна статистика, последнее — наименее вероятно. Я могу припомнить, как много месяцев в Ташкенте орудовал маньяк, убивавший девочек-подростков или как машина из каримовского кортежа насмерть сбила человека; о том, как в соседнем доме узбек-алкоголик убил свою жену или как мать четверых детей, живущая на массиве Юнус-Абад, вначале умертвила своих отпрысков, а затем покончила с собой, написав в предсмертной записке, что ей не на что кормить свое потомство. Информация о последнем случае получила такое широкое распространение, что однажды на одну из аналитических передач по радио позвонил слушатель и попросил ее прокомментировать. Ответ дикторов был настолько же оригинален, насколько глуп: «Вскрытие показало, что женщина была психически больной, так как в Узбекистане нет голода, а тот, кто утверждает, что голод есть — не может быть психически здоровым».