Цвет времени - [15]

И все это — если не смотреть ни назад, ни вперед, ни по углам — зовется счастьем.

1737 год знаменует важный этап в карьере В***. После долгого перерыва Академия возобновила в Лувре проведение выставок, которые носили название «Салонов»[26]. В Салоне 1737 года В*** выставил шесть картин: три женских портрета, два мужских и один «смешанный» — «Мадемуазель де Сен-Сорлен из Савойского дома, в облике Минервы, надевает доспехи на своего младшего брата, господина графа де Шамбле, дабы подготовить его к воинским подвигам»[27]. Сюжет был менее выигрышным, нежели флоры и дриады, к коим В*** приучил свою публику. Тем не менее отзыв в «Меркюр де Франс» звучал весьма хвалебно: напомнив читателям, что господин В*** известен своею «уверенной, мягкой и блестящей манерою», что все им написанное «легко и грациозно», что, наконец, «дамы дерутся за право позировать ему», автор восторгался живой экспрессией в лице юного графа — семилетнего мальчика, стоящего в кирасе подле своей сестры: «Ничто так не любезно взору, как это личико, вместе кроткое и воинственное; оно трогает душу, при том, что в нем нет ни излишней женственности, ни грусти… Господин В***, живописатель дам, проявил большой талант, сумев запечатлеть на холсте непосредственность ребенка, естественные порывы его сердца».

Публика валом валила на выставку, длившуюся три недели. Люди становились в очередь, чтобы взглянуть на «Девочку, играющую с воланом» Шардена и на маленького графа де Шамбле, который, едва выйдя из пеленок, готовился отважно защищать свою сестру и свою родину. Газеты опубликовали два стихотворения, посвященных юному герою и самому художнику, которому удалось так блестяще изобразить «сей нежный возраст, дружащий с невинностью».

Батист, воодушевленный успехом, трижды посетил выставку, чтобы полюбоваться своим творением. Разумеется, больше всего художника поразило, что никто не заметил главного предмета его гордости — желтого цвета широкого сборчатого пояса мальчика и заднего плана картины, написанного на итальянский манер, где виднелись небольшой античный храм и селение с красными черепичными крышами, а вокруг — вспаханные нивы и крестьяне за работой. Впрочем, какая разница: он был доволен тем, что нравится публике, даже если их вкусы не совпадали. Доволен настолько, что в воскресенье привел на выставку всю свою семью.

Посетители восторгались молодостью и красотой госпожи В***. Она вела за руки Мари-Шарлотту и Жана-Никола: публике показалось, что взглядами и манерами восьмилетний мальчик вполне сравним с юным графом на портрете; заметили также, что мать и сына связывает тот же род духовной близости, что сестру и брата на картине. Жан-Никола почувствовал, что за ним наблюдают, что его одобряют, и понял, что симпатией этой обязан отцу. В порыве гордости он подбежал к нему. Батист, державший на руках Полину, прислонил ее головку к своему плечу и взял за руку сына: зрители зааплодировали; Полина, испугавшись шума, спрятала личико в пышном шейном платке отца — аплодисменты сделались вдвое громче, посетители Салонов любили живые картины…

— Месье, — сказал один из них, прибывший из Тулузы, — ваше семейство подобно вашей живописи: это воплощенный образ счастья.

Вот тогда-то беда — настоящая беда — и показала зубы, приняв, как это часто бывает, обманчивую видимость удачи. Королева услышала отзывы о героическом портрете графа де Шамбле и попросила показать ей картину; восхитившись ею, она захотела иметь такой же портрет дофина — ему, как и графу, было семь лет. В*** никогда еще не получал заказов от королевской семьи: короли обычно позировали для исторических картин. И тот факт, что к нему обратились, да еще с просьбой написать портрет — не кого-нибудь, а самого наследника престола, показался Батисту ошеломляющим, более того, неслыханным! Даром что он прочно стоял обеими ногами на земле, он был на седьмом небе от счастья! Его охватил экстаз, словно какого-нибудь буржуа, допущенного за кулисы оперы…

Однако закулисная сторона этого дела очень скоро принесла ему разочарование. В течение последующих пятнадцати лет почти все свое время он отдавал работе для королевского семейства — для королевы и маленьких принцев, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы расстаться с иллюзиями! И спуститься на землю. Ибо если господа придворные платили плохо, то король не платил вовсе! Вернее, так: за предложенную работу он сулил в пять-шесть раз больше, чем любой другой заказчик, но не рассчитывался за нее никогда — или же крайне редко. Интендантство королевских строений, ведавшее делами художников, выдавало задаток, а остальное делалось в кредит: разве король не самый надежный плательщик в королевстве?! Каждые десять-двенадцать лет, по назначении нового управляющего, подводились итоги: поставщики предъявляли свои старые счета, и сюринтендант — если он был в добром расположении духа — оплачивал некоторые из них. Но, разумеется, не наличными: во-первых, от портретистов требовали скидки — ведь работа-то давно устарела! — во-вторых, оплата выражалась не в деньгах, а в какой-нибудь ренте в Бретани, Лангедоке, габели