Цвет цивилизации - [23]

Адмирал д'Орвилье вытягивает губы под своими длинными седыми усами.

– У всякого свой вкус, – ворчит он.

И прибавляет с меланхолической улыбкой:

– Впрочем, вы правы. Нужно быть оптимистом. Новое поколение не так уж заслуживает порицания…

Сделав три шага, он кладет руку на плечо Фьерса:

– Вот доказательство. Посмотрите на этого мальчика: у него еще молоко на губах не обсохло, а он сочиняет стихи, пишет сонаты, – словом, собрание всех пороков. Однако, не верьте этой лицемерной внешности: я убежден, что когда настанет момент, мой маленький Фьерс, не колеблясь, даст мне урок доблести.

Фьерс, флегматичный и покорный, не шевельнулся. Он благопристойно подавляет ироническую гримасу, так как давно привык переносить безропотно хвалебные гимны своего начальника. И, хотя они не совсем приятны для его честной натуры, он не протестует, – из дружеской жалости к тому, кто их произносит. Зачем причинять людям огорчение?

Но вот он поднимает глаза и встречает взгляд Селизетты Сильва, – горячий взгляд восхищения. M-lle Сильва приняла за чистую монету дифирамб герцога д'Орвилье. В ее глазах граф де Фьерс сразу сделался героем…

И граф де Фьерс внезапно, сам не зная почему, покраснел от стыда.

Половина второго. Гости начинают прощаться рано, потому что наступило время сиесты. Приносят зонтики. M-lle Сильва красивым жестом поправляет волосы, растрепавшиеся от действия воздушного опахала.

– Вам угодно зеркало? – предлагает Фьерс.

Он ведет ее в свою каюту – это тут же, рядом – и предоставляет в ее распоряжение большое туалетное зеркало, задрапированное серым бархатом. M-lle Сильва в полном восторге.

– Как у вас мило! Какой шелк, какой муслин… И эти книжки в плюшевых переплетах… Это для маленьких девочек? Можно посмотреть?

– Нельзя, – отвечает Фьерс, смеясь.

– Ну, так отложим это до моего замужества. Ваша каюта – просто маленький рай. Однако…

– Однако?

– Разве это не печально – все время видеть перед собой серое?

Фьерс смеется.

– Вы не любите печального? M-lle Селизетта?

– Не очень… И кроме того, я нахожу, что его довольно в жизни, чтобы еще создавать нарочно. Сударь, если вы благоразумны, вы снесете все это в красильню, и перекрасите в голубой цвет…

– Цвет ваших глаз…

– Какая глупость! У меня глаза зеленые.

Она пожимает плечами, без всякого кокетства, и протягивает ему руку, на которой перчатка еще не надета.

– До свидания, и очень, очень благодарна…

Он пожимает руку, красивую и смелую, в мужском пожатии которой нет ни намека на двусмысленность. И охваченный внезапным желанием, он наклоняется над этой рукой, пытаясь поднять ее до своих губ.

Это не Бог весть что – поцеловать пальцы молодой девушки. Однако, незаметным движением m-lle Сильва отнимает руку. Отказ не резкий, но решительный. Нельзя касаться m-lle Сильва.

Как знать? Этот поцелуй, желанный, но неудавшийся, быть может, смутил своим неизведанным ощущением много ваших ночей, граф де Фьерс!

XI

Фьерс подписал составленный им рапорт и положил его в папку. Потом он открыл альбом и стал рассматривать японские эстампы. Было уже шесть часов. Время служебных занятий кончилось.

Эстампы были утонченно неприличны. Впрочем, Фьерс и не собирал других. Ему нравилось воздавать таким образом дань уважения художникам, свободным от предрассудков стыдливости. Перед Гокусаи и Утамаро он преклонялся.

Он перелистывал альбом. Среди цветущих вишневых деревьев, на фоне голубых горизонтов, мусмэ предавались любви с самураями в военных доспехах. Видны были только части обнаженного тела, но самые пикантные. Фьерс рассуждал:

– Любопытное искусство. Какая точность и какое неистовство чувственности! Ни иронии, ни лжи, ни насмешки. Самцы и самки отдаются любви с увлечением, всем сердцем и всеми мускулами.

Он очертил ногтем линии бицепса и икр. Платья и кимоно, казалось, разрывались в порыве исступленных объятий. Голова одной женщины привлекла его внимание. Эстамп был современный. Вместо того, чтобы воспроизводить чопорную и презрительную красоту японских дам высшего общества или свеженькие рожицы простых мусмэ, художник искал вдохновения в европейских образцах. Фьерс улыбнулся: зеленовато-синие глаза и вздернутый носик красавицы вызвали в его памяти милый профиль m-lle Сильва.

«Эта женщина не так хороша, – подумал он. – Хотя, правда, я не знаю, как выглядит m-lle Сильва в таком декольте…»

Героиня эстампа лежала, высоко подобрав платье, на цветущем лугу. Молодой человек, очень возбужденный, стремился к ней. Этот молодой человек, нарисованный чересчур тщательно, не понравился Фьерсу, и он перевернул страницу.

– Да, – продолжал он рассуждать, – ничего подобного нельзя встретить в неприличных рисунках китайцев. Вот, например…

Он взял китайский альбом, переплетенный в шелк.

– Вот. Эта девчонка, ожидающая наслаждения от хилого старца. Японец никогда не взялся бы за такой сюжет. Ирония не привлекла бы его. И никогда в гравюре, изображающей чувственную сцену, он не изобразил бы этой лукавой гримасы – насмешки и над наслаждением, и над своим партнером вместе…

Он отыскал знаменитый «Сон» Гокусаи.

– Японский художник изобразит скорее, как здесь, это невероятное сплетение существ без лиц, и каждому из них даст по десяти рук для того, чтобы на рисунке было шестьдесят объятий вместо шести.