Цукерман освобожденный - [3]

В конце дня он отправился из своего нового квартала в Йорквилл и на Второй авеню нашел именно то пристанище, которое искал. Идеальное местечко, где можно спокойно посидеть с вечерней газетой — во всяком случае, так ему показалось, когда он заглянул внутрь через увешанную палками салями витрину: официантка лет шестидесяти с потекшим макияжем и в стоптанных шлепанцах, а за стойкой с сэндвичами гигант в белом, как манхэттенская слякоть, фартуке и с разделочным ножом. Было самое начало седьмого. Достаточно времени, чтобы съесть сэндвич и вернуться к семи домой.

— Прошу прощения…

Цукерман поднял взгляд от захватанного меню: у его столика стоял мужчина в темном плаще. С десяток остальных столов пустовали. Незнакомец держал шляпу в руке, всем своим видом показывая, что снял ее в знак уважения.

— Прошу прощения, я только хотел вас поблагодарить.

Мужчина был крупный, широкогрудый, с покатыми плечами и мощной шеей. Его лысую голову прикрывала единственная прядь волос, а в остальном внешность его была мальчишеская — гладкие румяные щеки, живые карие глаза, крючковатый нос торчком.

— Поблагодарить? За что?

Впервые за полтора месяца Цукерман решил притвориться, что он — совершенно другой человек. Он учился жить в новых обстоятельствах.

Его поклонник счел это скромностью. Живые, грустные глаза влажно блеснули.

— Господи, да за все! За юмор. За сострадание. За понимание наших глубинных мотивов. За все, что вы напомнили нам о человеческой комедии.

Сострадание? Понимание? Всего несколько часов назад старик в библиотеке сообщил, как ему жаль его родителей. Сегодня его встречали то так, то этак.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Цукерман.

Незнакомец показал на меню в руке Цукермана:

— Прошу вас, заказывайте. Никак не хотел вам навязываться. Был в уборной, вышел — и глазам своим не поверил. Встретить вас в подобном месте! Я только хотел подойти и поблагодарить вас перед уходом.

— Все в порядке.

— Самое невероятное, что я тоже из Ньюарка.

— Да что вы?

— Родился там и вырос. Вы уехали в сорок девятом, да? Теперь это совершенно другой город. Вы бы его не узнали. Вам бы не понравилось.

— Да, мне рассказывали.

— Сам я до сих пор там. Тружусь на износ.

Цукерман кивнул и помахал официантке.

— Вряд ли люди могут оценить то, что вы делаете для старого Ньюарка, если они сами не оттуда.

Цукерман заказал сэндвич и чай. Откуда он знает, что я уехал в сорок девятом? Наверное, в «Лайфе» прочел.

Он улыбнулся, ожидая, когда же незнакомец тронется в путь, за реку.

— Вы, мистер Цукерман, наш Марсель Пруст.

Цукерман рассмеялся. Он представлял это немного иначе.

— Я серьезно. Без шуток. Боже упаси! На мой взгляд, вы и Стивен Крейн — вот два великих ньюаркских писателя.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Есть еще Мэри Мейпс Додж, однако «Серебряные коньки» хоть и прекрасная книга, но детская. Я бы поставил ее на третье место. И Лерой Джонс, но его я без колебаний ставлю на четвертое место. Я это говорю безо всяких расистских предрассудков и никак не увязываю это с трагедией, которую переживает город в последние годы, но то, что он пишет, это не литература. На мой взгляд, это негритянская пропаганда. Нет, из писателей у нас вы и Стивен Крейн, из актеров — Род Стайгер и Вивиан Блейн, из драматургов — Дор Шери, из певцов — Сара Воэн, из спортсменов — Джин Хермански и Херб Краутблатт. Я нисколько не хочу ставить в один ряд спортивные достижения и ваши книги. Я уверен, что настанет время, когда школьники будут приезжать в Ньюарк, чтобы…

— Что вы, — сказал Цукерман — его это забавляло, но он никак не мог понять причины таких словоизвержений, — что вы, вряд ли школьников станут возить туда из-за одного меня. Тем более что «Империю» закрыли.

«Империей» назывался давно прекративший свое существование стрип-клуб на Вашингтон-стрит — в его полумраке многие парнишки Нью-Джерси впервые увидели трусики-стринги. Одним из них был Цукерман, другим — Гилберт Карновский.

Мужчина вскинул руки — и шляпу, — мол, сдаюсь.

— Что ж, у вас и в жизни исключительное чувство юмора. Мне на такое и ответить достойно не удастся. Но вы еще увидите! К кому еще им обратиться, когда они захотят вспомнить, каково это было в старые времена. В «Карновском» вы навеки вечные запечатлели то, каково это — расти в нашем городе, будучи евреем.

— Еще раз большое вам спасибо. Правда, спасибо за все ваши добрые слова.

Подошла официантка с его сэндвичем. На этом разговор должен закончиться. Собственно, приятно закончился. За словоизвержением больше ничего и не было — только то, что книга кому-то понравилась. Чудесно.

— Спасибо, — сказал Цукерман — в четвертый раз — и церемонно приподнял половинку сэндвича.

— Я ходил в Саут-Сайд. Выпуск сорок третьего.

В средней школе Саут-Сайд в умирающем центре старого промышленного города даже во времена Цукермана, когда Ньюарк был еще по большей части белым, чуть ли не половина учеников была из чернокожих. В его школьном округе на дальнем краю более нового жилого района Ньюарка в двадцатые и тридцатые селились в основном евреи, уезжавшие из захудалых иммигрантских анклавов центральных районов, — хотели растить там детей, которых рассчитывали отдавать в университеты и юридические или медицинские школы, чтобы те со временем поселились в пригородах Оринджа, где теперь был большой дом у родного брата Цукермана, Генри.