Crudo - [27]
На днях, 14 сентября 2017 года, она участвовала в комиссии по отбору работ для выставки квир-искусства. Она увидела несколько логотипов «Grindr», написанных карандашом, ручкой и пастелью, она увидела много противогазов, она увидела много ягодиц и анусов. Очень трансгрессивно, весьма оригинально, немножко однообразно. Кэти понравился рисунок, на котором был в перспективе изображен юноша, нагой, как Христос Гольбейна, и фото инсценировки смерти дрэг-квин по имени Трейси Эрмин, ее тело в море близ Кента, ее красные туфли выглядывают на поверхность из спокойной синей воды. Кэти нравилось говорить ДА и НЕТ, ей нравилось пить кофе и пролистывать JPEG-файлы. После она шла в темноте по Ноттинг-Хилл, огромные шикарные дома. Молодой человек в костюме, крича в телефон, лег на платформу на Лэдброук-Гроув и завопил: Я ПРОСТО ОЧЕНЬ УСТАЛ. Она была с мужем. В поезде мужчина на ломаном английском спросил у них, надо ли ему пересесть на Эджвер-Роуд. Они сначала сказали «нет», потом «да». Они сошли вместе. У него было приятное взволнованное лицо и большая сумка, он был из Гамбурга – не так уж далеко, сказал муж. Но за прошедший год все расстояния выросли. В вагоне витало чувство инородности. Ей понравился этот мужчина, она улыбнулась ему на прощание. Если проложить ров между людьми, странами, расами, из него полетят боеголовки. Вот так вот просто, это происходило у нее прямо на глазах.
Позже вечером она написала своему юристу по почте, что хочет быть кремирована. Она напечатала эти слова, а затем спустилась вниз и расплакалась. Я не хочу, чтобы меня кремировали, почти провыла она своему мужу. Я не хочу быть мертвой. Они намеревались плотно закрыть за собой все двери, детально продумывать собственную кончину стоило больших денег.
Тем временем закрывались двери самых разных человеческих предприятий – на смену им приходили автоматизированные альтернативы. Всех очень бесила вещь под названием «Магазин у дома», которая отменила необходимость выходить на улицу и проходить сквозь двери настоящего магазина у дома, чтобы купить тампоны, пиво, мороженое, крендельки, ибупрофен или что еще вам нужно, чтобы пережить день, ведь теперь появился автоматический киоск в интернете, где есть всё необходимое, и вам не нужно никуда идти, ни с кем разговаривать и искать в карманах четвертаки. Много шума поднялось вокруг технологии распознавания лиц, а точнее, двух связанных с ней историй: одна с новым айфоном – да и черт бы с ним, подумала Кэти – и другая по поводу научного исследования возможности определения сексуальной ориентации человека по его лицу. У тебя есть только одно лицо, повторял друг Кэти Том. У тебя есть бесконечное количество паролей, десять цифр, одно лицо. Глупо использовать лицо как ключ к телефону, не говоря уже о том, чем это чревато для геев при режимной власти.
В этой атмосфере всё сложнее становилось ощущать себя настоящим. Кэти каждый день чувствовала себя как надутый гелием отвязавшийся шарик, почти потерявший связь с землей. Когда ей пришлось выступить перед публикой, ей стало остро не хватать воздуха и один бок будто онемел. Она вышла на улицу подышать в дверях. Она не волновалась, просто была ненастоящая. Так происходило постоянно, только она больше замечала это в обществе людей, как двигалось ее лицо во время разговора. Она снова остригла себе волосы почти тупыми ножницами – зачем? Ты выглядишь кошмарно, сказал муж, ты похожа на Генриха V, и ее окатило стыдом. Ее пристрастие к ножницам – это что-то вроде селфхарма, да, но в то же время она просто хотела, чтобы что-то произошло, хотела получить контроль хотя бы над одним аспектом осязаемой реальности. Она могла бы покопаться в саду, но ей было слишком лень; она береглась то от приходящей, то от уходящей простуды, которая выражалась в основном в виде слабости днем и высокой температуры между полуночью и часом. Им обоим снились плохие сны, у них обоих побаливала голова, и обоих подташнивало, они объедались апельсиновым пирогом и потом испытывали легкое сожаление.
Ситуацию с волосами необходимо было исправить. Исправление требовало похода в место с зеркалами, а Кэти не могла смотреть на себя в зеркало, когда на нее смотрел кто-то еще – возможно, в этом корень проблемы с самостоятельной стрижкой, а может, еще одно проявление того ощущения ненастоящести. Она не хотела возвращаться в Америку, это точно. В ее воображении Америка означала смерть, она не горела желанием пересекать эту черту. Что, если всю страну или Восточное побережье разбомбят ракетами? Как она попадет домой? Им снился потерянный багаж, остановки поездов на станциях без опознавательных знаков. Мне снилось, что меня пытали, сказал ее муж и не стал продолжать.
18 сентября 2017 года. В три она отправилась в мастерскую Шанталь, по Северной линии до станции Энджел, прошлась вдоль канала под дождем, в зеленой воде смутно отражались ивы и жилые многоэтажки. Ее шаги звонко разносились под мостом. На Шанталь был голубой мохеровый кардиган, перепачканный краской, волосы завязаны неаккуратным узлом. Студия была заставлена работами: два огромных холста в углу, автопортрет с дочерью, фон яблочно-зеленый, как у Дега, глаза очень красные. На полу лежали десятки вырезанных фигурок пассажиров общественного транспорта, целая популяция. Им обеим больше всего понравился мужчина в сандалиях и индийской рубашке, стильный и эффектный, выступающий наружу, в яркий воздух. Яблочно-зеленый цвет встречался повсюду, в маленьких щелках под глазами людей. От него всё выглядело жутковато и современно, словно электричество или интернет пропитывает воздух, дышащую землю, весь задник их жизни. Кэти очень понравились вырезанные фигурки, небрежно нарисованные, скругленные в овалы части тела, скованные пространством вокруг них. Он знал, сказала Шанталь о Винсенте ван Гоге. Это главное. Они говорили о новых работах, что делать, если они никому не нравятся, какой вывод ты должен или не должен делать. Шанталь достала книги, серию крошечных картин с водонапорными башнями, она рассказывала о картинах с мужчинами в штанах и картинах с писающими мужчинами, она достала картины Густона с ботинками и Паулу Модерзон-Беккер. Они смотрели на портрет Жюли Мане в детстве кисти Ренуара, как ее лицо расплывалось в улыбке и становилось, кстати, очень похожим на морду кота у нее на руках. Они говорили о том, как Вермеер использует грунтовку, как он позволяет свету просачиваться внутрь, об одном желтом рукаве. За разговором они стремительно поедали капкейки из пекарни «Хаммингберд». В детстве я была обжорой – признались они обе. Кэти зачерпывала пальцем розовый крем и отправляла в рот. Позже в тот день Мэри Кэй сказала: Когда я была маленькой, мама называла меня гадюкой. В смысле гадиной, спросил Энди. Нет, вот не гадиной. Гадюкой.
В тридцать с лишним лет переехав в Нью-Йорк по причине романтических отношений, Оливия Лэнг в итоге оказалась одна в огромном чужом городе. Этот наипостыднейший жизненный опыт завораживал ее все сильнее, и она принялась исследовать одинокий город через искусство. Разбирая случаи Эдварда Хоппера, Энди Уорхола, Клауса Номи, Генри Дарджера и Дэвида Войнаровича, прославленная эссеистка и критик изучает упражнения в искусстве одиночества, разбирает его образы и социально-психологическую природу отчуждения.
Необоримая жажда иллюзии своего могущества, обретаемая на краткие периоды вера в свою способность заполнить пустоту одиночества и повернуть время вспять, стремление забыть о преследующих тебя неудачах и череде потерь, из которых складывается существование: всё это роднит между собой два пристрастия к созданию воображаемой альтернативы жизни — искусство, в частности литературу, и алкоголизм. Британская писательница Оливия Лэнг попыталась рассмотреть эти пристрастия, эти одинаково властные над теми, кто их приобрел, и одинаково разрушительные для них зависимости друг через друга, показав на нескольких знаменитых примерах — Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Теннесси Уильямс, Джон Берримен, Джон Чивер, Реймонд Карвер, — как переплетаются в творчестве равно необходимые для него иллюзия рая и мучительное осознание его невозможности.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.