Crudo - [26]
Каждое утро она поджидает на берегу, что же принесет прилив. Репрессии в Турции вновь сопровождаются пытками, текущая репатриация законодательства Соединенного Королевства при содействии Денниса Скиннера, разочарование. Линчевание восьмилетнего мальчика смешанной расы в Нью-Гемпшире. По словам Лорри Слэттери, бабушки пострадавшего, он играл с группой детей и подростков, когда они стали обзывать его расистскими прозвищами и бросать в него палки и камни. Один из детей забрался на стол для пикников, и они обвязали ему шею веревкой от качелей и столкнули со стола. Он трижды качнулся из стороны в сторону, прежде чем смог высвободиться из петли. Никто из подростков не пришел ему на помощь. К истории прилагалась фотография, фиолетовые следы на тонкой шее. Кэти сидела за столом, перед ней были две пустые миски из-под мюсли, ваза с почти увядшими георгинами, браслет, россыпь журналов, миски с фруктами, лампочки и книги. Снаружи – потрепанный осенний сад, пожухлые цветы, длинные уютные тени. Проходящий поезд. С каждым днем она ощущала, как что-то подкрадывается всё ближе. Если это происходит с кем-то, если творится немыслимая жестокость, как она может быть счастлива: вот настоящий вопрос существования. Знание сидело занозой в ее телесности. Будет ли она однажды вспоминать этот момент, корчась в подворотне или сидя в тюрьме? Что-то надвигалось. Кэти не могла успокоиться. Она знала. Она знала.
Может, лучше просто сидеть на диване с маленькой новой собачкой? Новая собачка, к которой у Кэти появился доступ, – это лабрадор, восьми недель от роду, цвета руссет, потому названный Руфус. Она зашла к нему на чай, а потом еще раз через несколько дней. Оба раза он поначалу целую минуту прятался на кухне, избегая зрительного контакта, прежде чем снова вернуться к своим щенячьим делам. Пухлый, с огромными лапами-шлепками, то и дело о них запинался. Он пока не мог сам вскарабкаться по лестнице, по размеру он идеально подходил для того, чтоб его носили на руках, такой довольный и сладкий, он развалился на пледе от «Миссони», породистый товарищ, готовый невозмутимо позировать для фотосессии в стиле Брюса Вебера.
Прошлой ночью был ураган, Кэти проснулась, в темноте что-то с треском рвалось. Она ходила из угла в угол, не могла успокоиться, пять раз переложила подушки. На следующий день у нее болела челюсть, как будто она ночь напролет что-то грызла. В доме воняло краской, сидя на кухне можно было получить легкое отравление. Мебель то и дело исчезала, сад скрывался под листьями, сырыми, зелеными, пятнистыми, внеплановыми. Она решила продать свою квартиру, некогда предполагаемое вложение, снова. Она решила купить новую, снова. Она хотела собаку, с длинными ногами и длинной мордой, она хотела новое пальто, новую фигуру, новый договор аренды на жизнь. Ноги, которые куда-то идут, крепкий сон усталого человека.
Кэти опостылела собственная праздность, вечно больное горло, Кэти ни на минуту не прекращала тревожиться о будущем. Она хотела чью-то чужую жизнь, в идеале, архитектора по имени Бен Пентрит, чей пасторский домик в Дорсете, сдающийся в аренду, она желала невыносимо. Она несколько часов разглядывала фотографии его георгинов по краю дорожки, букового дерева, купыря, погоста, георгианского стола в холле, оливковых свечей, репродукций Равилиуса, старого фарфора, персиков, ярко-розовых, желтых и красных тюльпанов в полоску и чувствовала, как у нее в груди сгущается вожделение. Вещи, она всё больше и больше их любила. Старые вещи, случайно расставленные, словно яблоки, осыпавшиеся с яблони, такие небрежные, такие благородные. Она хотела кусты, постриженные в форме шара, и фруктовый сад, может, озеро, она хотела дубы и холодный камень. Может, собственность – она как красота, она делает тебя непроницаемым. Кэти ненавидела проницаемость, она хотела быть позолоченной – кто же не хотел? Когда рывком распахиваешь душу, обнаруживаешь, что вокруг одни утраты, в ящиках с геранями под окнами на Кингстон-стрит, в блестящих каштанах, которые сдуло в мусорный бак. К черту сентябрь, его скорбный воздух. Кэти хотела улечься у огня и не выходить из дома до марта, но через десять дней ей лететь обратно в Америку. Акты купли-продажи, посадочный талон, письменные работы на проверку, брони в гостиницах в Вирджинии и округе Колумбия. Какой-то маленький колодец опустел, это непривычно. Кэти и прежде бывала такой измученной, но так страшно ей не было никогда.
Бумага и краски
Отлично, новый день. Она просыпалась несколько раз за ночь, изнывая от жары, и отбрасывала простыню в сторону. Постельное белье горело огнем, свет просачивался внутрь сквозь оранжевые, потом голубые щелки в два и в четыре часа. Когда по-настоящему наступило утро, она чуточку вынырнула и зависла где-то между снами и звуками радио, подергиваясь, словно снасть для ловли омаров. Ракеты, Корея, Япония. Позже в тот день в поезде метро взорвалась бомба. Ее фотографии бродили по интернету – ведро, полное проводов в пакете из супермаркета «Лидл», еще догорающее. Она как раз писала завещание, когда узнала об этом, она готовилась к завтрашнему дню. Идя по тротуару, она вдруг подумала, что люди с детьми, наверное, боятся во много раз больше, и ей вдруг стало неловко от своего эгоизма. Ей никогда не нравились люди, которые путем деторождения заявляли свое право на будущее, как будто их вложение более весомое, чем ее, но ведь это правда так. Ее вложение состояло из луковиц тюльпана, нескольких книг и теперь ее мужа, его милой морщинистой щеки. Я знаю, что должен остаться в живых до двенадцати часов утра в среду, сказал он, уходя из дома. Тогда они подписывали завещание. Да, ответила она, только пусть эта среда будет через сто лет.
В тридцать с лишним лет переехав в Нью-Йорк по причине романтических отношений, Оливия Лэнг в итоге оказалась одна в огромном чужом городе. Этот наипостыднейший жизненный опыт завораживал ее все сильнее, и она принялась исследовать одинокий город через искусство. Разбирая случаи Эдварда Хоппера, Энди Уорхола, Клауса Номи, Генри Дарджера и Дэвида Войнаровича, прославленная эссеистка и критик изучает упражнения в искусстве одиночества, разбирает его образы и социально-психологическую природу отчуждения.
Необоримая жажда иллюзии своего могущества, обретаемая на краткие периоды вера в свою способность заполнить пустоту одиночества и повернуть время вспять, стремление забыть о преследующих тебя неудачах и череде потерь, из которых складывается существование: всё это роднит между собой два пристрастия к созданию воображаемой альтернативы жизни — искусство, в частности литературу, и алкоголизм. Британская писательница Оливия Лэнг попыталась рассмотреть эти пристрастия, эти одинаково властные над теми, кто их приобрел, и одинаково разрушительные для них зависимости друг через друга, показав на нескольких знаменитых примерах — Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Теннесси Уильямс, Джон Берримен, Джон Чивер, Реймонд Карвер, — как переплетаются в творчестве равно необходимые для него иллюзия рая и мучительное осознание его невозможности.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.