ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - [36]

.

Кёстлер к тому времени уже столкнулся с негодованием тех, кто никогда не был коммунистом, в отношении политических новообращённых вроде него самого. Повторяя их аргументы, Кёстлер писал: «Бывшие коммунисты - не только надоедливые Кассандры, какими были противники нацизма, получившие убежище за рубежом; это также падшие ангелы, обладавшие слишком плохим чутьём для того, чтобы понять, что небеса не таковы, как они предполагали. Мир уважает новообращённых в католицизм или коммунизм, но питает отвращение к лишённым сана священникам всех религий. Под это отношение подводят рациональную основу - неприятие отступников. Новообращённый также является отступником от своих прежних убеждений, веры или неверия, и он вполне подготовлен для того, чтобы преследовать своих бывших единомышленников. Тем не менее его прощают, потому что он проникнут верой, в то время как бывший коммунист, или священник, отказавшийся от сана, потеряли веру и таким образом стали угрозой для иллюзий и напоминанием об отвратительной и пугающей пустоте» [162].

Проблема «надоедливых кассандр» вызывала озабоченность и в официальных кругах. Эдвард Барретт (Edward Barrett), помощник государственного секретаря США по международной информации (Assistant Secretary of State for International Information), чувствовал себя обязанным подвергнуть сомнению правильность «существующих тенденций носиться... с бывшими коммунистами и ставить их на пьедесталы, откуда они поучают тех граждан, у которых хватило здравого смысла прежде всего на то, чтобы никогда не стать коммунистами. Некоторые из нас допускают, что типичные бывшие коммунисты - особенно те, которые недавно перестали ими быть, - имеют большое значение в качестве информаторов и осведомителей, но вряд ли кого-то из них воспринимают как провозвестников вечных истин» [163]. Становилось всё более очевидным, что сближение правительства США с некоммунистическими левыми должно держаться в секрете от некоторых ключевых фигур американской политики.

Джоссельсон держался вне зоны видимости, хотя и отслеживал всё, что происходило. Он с растущим беспокойством наблюдал за реакцией Хью Тревора-Роупера на крестоносное воодушевление. Тревор-Роупер и другие члены британской делегации ясно выражали своё несогласие каждый раз, когда им предоставлялась такая возможность. Но делать это становилось всё труднее, поскольку «распорядители» (и среди них в первую очередь Ласки) трибуны во время заседаний проявляли осторожность и старались не давать выступать «пустословам». Ласки был везде: он организовывал, уговаривал, готовил пресс-релизы, планировал драматическое появление Теодора Пливера (Theodor Plievier), немецкого автора, написавшего «Сталинград», бывшего коммуниста, скрывавшегося в Штутгарте. Пливер сначала предполагал отправить своё послание Конгрессу в письменном виде, но услышав новость о вторжении в Корею, вылетел в Берлин, несмотря на опасность быть похищенным советскими агентами или восточными немцами (хотя вероятность такого развития событий была уменьшена, когда американцы организовали круглосуточную охрану).

Заметное положение Ласки привело в ярость Уизнера в Управлении по координации политики. Для беспокойства была веская причина: 24 июня, накануне начала работы Конгресса, администрация Герхарта Эйслера, начальника отдела пропаганды восточногерманского правительства, выступила с заявлением по поводу пожара в Коммунистическом доме культуры в Восточном Берлине, обвинив в нём «американского полицейского шпиона Мелвина Ласки». В заявлении Эйслера, процитированном в американских газетах, говорилось, что попытка сжечь Коммунистический клуб была задумана как прелюдия к открытию Конгресса за свободу культуры (который Эйслер изображал как «империалистическую интеллектуальную шестидневную велогонку»), но, по его словам, этот план дал осечку, и пламя было быстро погашено. Ласки, когда его спросили об этом инциденте, ответил со свойственным ему сарказмом: «Да, это правда. Мы старались поджечь этот дом, сбрасывая на него светлячков, замаскированных под картофельных жуков, с вертолёта» [164]. Но Уизнеру было не до веселья, когда он передавал по телеграфу инструкции в Берлин, требуя, чтобы Ласки отстранили от любой видимой связи с Конгрессом.

Однако для того чтобы остановить распространение слухов вокруг Конгресса, требовалось нечто большее, чем удаление Ласки. Некоторые делегаты рассуждали о том, кто оплачивает расходы. Размах, с которым был организован Конгресс в то время, когда Европа лежала в руинах, казалось, подтверждал слухи о том, что это было не совсем спонтанное, «независимое» событие, как заявляли его организаторы. Лоуренс де Новилль обладал весьма большими суммами и не знал, что с ними делать: «Я не знаю, откуда появились деньги. У меня никогда не было чеков или чего-то подобного, мне казалось, что у меня просто были денежные средства в марках. И так было у всех нас» [165]. Это не ускользнуло от внимания Тревора-Роупера, который тут же заподозрил неладное: «Когда я прибыл туда, то обнаружил, что всё было организовано в столь грандиозном масштабе... я понял, что... с финансовой точки зрения Конгресс должен был поддерживаться за счёт какой-то мощной правительственной организации. Поэтому я с самого начала принял как должное то, что он в той или иной форме был организован американским правительством. Это с самого начала казалось мне очевидным»