ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - [35]
Бэрнхам и Хук обратили свой огонь на тех, кто использовал непредвзятый моральный подход для оспаривания американских обвинений против Советского Союза: «Сартр и Мерло-Понти, которые отказались приехать на Конгресс даже для того, чтобы защитить там свою точку зрения, ясно осознавали несправедливость французов и американцев в отношении негров, когда они поддерживали сопротивление Гитлеру, - возмущался Хук. - А сейчас они уже не видят справедливости в защите Запада от коммунистической агрессии, потому что негры всё ещё не добились равных прав» [155]. Это равноправие было уже не за горами, согласно Джорджу Шуйлеру, который распространял среди делегатов доклад со статистическими данными, показывающими, что ситуация с правами чернокожих в Америке всё время улучшается благодаря постоянной способности капиталистической системы адаптироваться к изменениям. Чернокожий журналист Макс Йерган подтвердил доклад Шуйлера уроком истории, посвящённым достижениям афроамериканцев со времён Рузвельта.
Бэрнхам, который в своём движении от социализма к правым взглядам просто-напросто перепрыгнул через умеренный центризм, не собирался иметь дело с бесхребетными представителями левого движения. «Мы позволили загнать себя в ловушку благодаря нашим собственным словам - это левацкая приманка, отравленная нашим ядом. Коммунисты ограбили наш риторический арсенал и связали нас нашими же лозунгами. Прогрессивный человек из некоммунистических левых находится в постоянном беспокойстве из-за чувства вины перед настоящим коммунистом. Некоммунистический левый видит коммуниста, манипулирующего той же риторикой, но действующего нагло и твёрдо, мужественным подобием самого себя» [156]. Пока Бэрнхам стоял и поносил некоммунистических левых, некоторые делегаты задавались вопросом, не была ли чёрно-белая версия мира, предлагаемая правыми (и провозглашённая в библейском призыве Кёстлера «Пусть твоё да будет да, а нет - нет!»), настолько же угрожающей либеральной демократии, как и та, что предлагалась крайне левыми.
Хью Тревор-Роупер был приведён в смятение провокационным тоном, заданным Кёстлером и подхваченным другими выступающими. «Это очень мало напоминало серьёзную дискуссию, - вспоминал он. - По-моему, она вовсе не была интеллектуальной. Я понял, что это был ответ в том же стиле [на Советскую мирную конференцию] - всё говорилось точно таким же языком. Я ожидал и надеялся услышать западную точку зрения, которая будет выдвигаться и защищаться на основании того, что это лучшая и более надёжная альтернатива. Но вместо этого мы занимались обличениями. Всё это оставило очень негативное впечатление, как будто нам нечего было сказать, кроме как «Врежьте им!». Франц Боркенау выступил с яростной и почти истеричной речью. Он говорил по-немецки, и мне горько признавать: слыша лающие голоса одобрения огромной аудитории, я чувствовал, что это те же люди, которые семь лет назад, наверное, так же лаяли, поддерживая обвинения против коммунизма, звучавшие из уст доктора Геббельса, когда он выступал в «Спорте Паласте» (Sports Palast). И я подумал, с какого сорта людьми мы отождествляем себя? Для меня это было величайшим шоком. На Конгрессе был момент, когда я почувствовал, что мы вызываем Вельзевула для того, чтобы победить Сатану» [157].
Сидни Хук был солидарен с Кёстлером, но вынужден признать: его друг «мог бы даже таблицу умножения процитировать таким образом, что вызвал бы негодование у некоторых людей». Ещё у него была раздражающая привычка скалиться «как Чеширский кот» каждый раз, когда он имел ораторский успех. Силоне был намного более гибок, утверждая, что христианский дух социальных и политических реформ на Западе сам по себе сможет украсть огонь у бога коммунизма. Андре Филип также представлял умеренную точку зрения, выступая за срединный путь между Россией и Америкой: «Европа сейчас слаба после долгой и тяжёлой болезни. Американцы отправляют нам пенициллин, чтобы вылечить эту болезнь, а от Советов мы получаем микробы. Конечно, любой доктор предпочтёт смешение этих двух вещей. Но наша обязанность как европейцев должна состоять в том, чтобы как можно скорее вступить в дело с микробами, и тогда нам больше не нужны будут лекарства» [158].
Для сторонников жёсткого курса эта поддержка «равноудаления» была не чем иным, как ересью. «Нейтрализм спонсируется Советами как идея и как движение» [159], - заявлял Мелвин Ласки, подхватывая лозунг Роберта Монтгомери «В комнате Свободы нет нейтрального угла!». Отказываясь выступать в этот риторический крестовый поход, британская делегация солидаризировалась с предостережением Талейрана: «Прежде всего - никакого рвения». «Я не могу понять, почему надо бросить мир в огонь для того, чтобы очистить от личной вины людей типа Боркенау и Кёстлера» [160], - подвёл итог Хью Тревор-Роупер.
Вопрос об уместности проповедующих миру политических перебежчиков стал ключевым на Берлинском конгрессе. «Потом выступил герр Гримме (Grimme), из числа священников, обладающий голосом, сравнимым с рёвом маяка, утверждая, что все эти конкретные вопросы являются по своей сути религиозными, - написал Сидни Хук. - Он красноречиво говорил ни о чем и перешёл к конкретным вещам только в конце своей речи. Тут он опустился до личностей и сделал несколько презрительных замечаний по поводу Кёстлера, назвав его «политическим новообращённым», который теперь яростно противостоит тому, что в своё время яростно защищал, демонстрируя таким образом, что он никогда не отказывался от своего диалектического материализма»
