Crazy - [12]

Иван на таблички нормально среагировал: он мою живопись наизусть знает. А Юлька смотрела впервые. Мне жутко весело было за ней наблюдать, как у неё челюсть отпадала. Я не слишком честолюбива, но не совсем же и дубина. Любому понравится, когда от твоих рисунков у друзей глазки на лоб лезут. Она только и смогла сказать:

— Алька, это всё ты? Супер!

Потом началось открытие.

Дядя Вова поставил меня между собой и какой-то седой женщиной, наверное, работником музея. Как только я увидела направленные на нас дула кинокамер, у меня задёргалось правое колено. Не капельку, а так, по-настоящему. Вот позорище! Я поняла, что сейчас умру от смущения и страха, но среди богемных лиц разглядела мамино (мы к тому моменту уже успели помириться, поссориться и снова помириться), зацепилась за него глазами и кое-как выжила.

Вначале красивый парень с длинными чёрными волосами сыграл на скрипке. У него ещё челка всё время на глаза падала. Стильно так. Но мне было не до музыки.

Потом начались речи. Мужчины, женщины… Они говорили, говорили. В основном, конечно, про дяди Вовины картины. Какой Решетов молодец, талантливый, постоянно в поиске, развитии… Много всего. Про мои картины тоже сказали. Всякие охи-ахи. Что молодое дарование. Птица на взлёте (хороший образ, нужно будет нарисовать). Кто-то не поверил, что мне только четырнадцать. Дядя Вова, довольный как кот, засмеялся, представил мою маму, и она подтвердила. Маму тоже поздравили…

А потом пришёл момент, когда все — вот ужас(!) — посмотрели на меня. Я открыла рот, чтобы сказать два спасибо: одно — учителю за науку, второе — музею за то, что выставили мои картины — это мы так с мамой отрепетировали — и вдруг как икну! На весь зал. Дураку понятно, что от страха, но всё равно — позорище. Мне сунули стакан с водой. Я глотнула (не до микробов было), вода пошла не в то горло и почти тут же — обратно, на вечерние платья дам. Если бы в этот момент появилась возможность провалиться на первый этаж, я провалилась бы. Говорить, естественно, после такого конфуза было нереально. Спасибо, дядя Вова догадался, выручил:

— Девушка наша к речам пока не готова. Но рисует хорошо. Предлагаю вам в этом убедиться.

Наконец-то! Мы втроём тоже пошли от картины к картине. Очень медленно, чтобы и налюбоваться, и послушать, что все эти люди думают не перед телекамерами, а на самом деле. Но удовлетворить любопытство в полной мере не успели: почти сразу же дядя Вова позвал меня в свою компанию.

Никогда не видела так много художников сразу. Они представлялись мне в джинсах, длинных свободных джемперах с закатанными рукавами и обязательно бородатыми. Ничего подобного! Люди как люди. На улице встретишь — внимания не обратишь. Художники пили шампанское, о чём-то спорили, что-то доказывали. Со мной тоже попытались говорить. Про авторские находки, недостатки. Я от смущенья замычала, как корова. Меня не стали мучить и отпустили.

Зато у мамы рот не закрывался ни на минуту. Я к ней даже близко не сунулась. Думаю, она хвасталась, какая у неё хорошая и жутко талантливая дочь. Стыдно.

Через какое-то время к нам снова подошёл дядя Вова. С ним был очень стройный и не очень молодой мужчина. Мне сразу же захотелось его назвать джентльменом.

— Алечка, познакомься, это мсье Анри де Клер.

Джентльмен, мсье — какая разница? Я поздоровалась.

— Алечка, мсье Анри хочет сделать тебе очень выгодное предложение. Послушай его, пожалуйста.

Мсье заговорил по-русски с сильным акцентом, но вполне понятно:

— Мадемуазель Алевтина! Мне поразил ваш живопись. У вас большой будущее. В Париж мой частный коллекция. Я буду преобретал ваш «Сrazy»! Он великолепно! Великолепно! О!

Ну, как-то так. У него ещё смешнее получалось: он глаза закатывал и руками показывал, какая «Сrazy» «великолепно». Правда, мне тогда было не до смеха. Я так обалдела от самого галантного мсье Анри, что вообще ничего не соображала, только глазами хлопала и головой кивала. Дядя Вова увидел, что я сейчас в обморок брякнусь, и перевёл попроще:

— Аля, ты поняла? Мсье де Клер делает тебе коммерческое предложение. Он хочет приобрести твою картину. Ты поняла, какую? Зонтик. Стоимость ещё не определилась, но я думаю, что это будет несколько тысяч евро.

Мне снова захотелось икнуть. Ни фига себе! Юлька так и прошептала:

— Ни фига себе!

Представляете, что я ответила? Блеск!

— Я подумаю.

Мой ответ на несколько секунд просто обездвижил дядю Вову. Я увидела его застывшие глаза и, несмотря на ситуацию, чуть не захохотала. А мсье Анри — ничего, кивнул:

— Буду ждать ваш решение.

Когда француз откланялся, я спросила:

— Дядя Вова, а он вправду про евро? Несколько тысяч?

— Правда. Это большой успех, Алечка. Мне думается, нужно соглашаться.

Когда он это говорил, мы как раз около «Сrazy» стояли. Я посмотрела на мою тёмненькую девочку под зонтиком, представила, как продам её, тёмненькую, французу. И поедет она, бедненькая, в Париж. Зачем мне эти евры?!

Я вдруг как зареву! Мама подскочила: что такое, почему ребёнок рыдает? Конечно, ей, после всех её хвастливых фантазий, не понять. Зато дядя Вова быстро сориентировался.

— Всё ясно. У ребёнка эмоциональное перенапряжение, — это маме. А мне: — Международная сделка не состоится. Алька, может, ты и права. Нечего с Парижских коллекций начинать. — Потом подмигнул и шепнул: — Пароль «Синяя Жидкость».