Crataegus Sanguinea. Время золота - [16]

Дженни подняла глаза и улыбнулась. Бедняжка, она так и осталась деревенской девочкой, влюбившейся в знатного лорда. Мучить такую — подлость, но другого выхода нет. Золотой Герцог хорош, спору нет, но войну с гномами ему не выиграть. Пока не выиграть. Де Райнор готов умереть за родину, а нужно выиграть войну. И для начала сорвать печать непобедимости с шарта. Бесспорно, у этого порядка немало преимуществ, но он уязвим, по крайней мере в подгорном исполнении. У гномов нет ни кавалерии, ни сносного обоза, стрелки они и вовсе аховые, и, самое главное, они понятия не имеют о том, как вести себя наверху.

— Моя леди?

Дурочка все еще молчала, глядя сияющими глазами на стоящего перед ней рыцаря, и будь Эдмунд Доаделлин трижды проклят, если де Райнору это не нравилось.

— Милорд, что делают гномы? — Прости, Дженни, сейчас не до любви. Сейчас мертвый король должен говорить с живым полководцем.

— Моя леди, — миг нежности прошел, в зеленых глазах снова была война, — гномы обустраивают лагерь и при этом остаются начеку. Застать их врасплох невозможно. Похоже, они решили обзавестись кавалерией, но первый опыт был неудачным.

— Проклятье! — Именно что проклятье, ты опять забыл, что ты давно не король, что тебя вообще нет, а есть девочка, которая произносит твои слова. — Гномам мало копей Феррерса, они хотят получить все!

— Моя леди, вы так решили, потому что семеро недомерков взгромоздились на монастырских кляч? Но почему? — Не понимает, но пытается понять.

— Милорд, если б гномам был нужен только Феррерс, они бы не пытались обзавестись лошадьми, зачем? По дороге они бы развлеклись на всю оставшуюся жизнь, вышвырнули из копей людей и принялись бы ковать свое железо и гранить камни. Под землей лошади не нужны, а дорога не так уж и далека.

— Зато лошади нужны на поверхности, — пробормотал де Райнор, — и это значит, что они пришли навсегда.

Отчего-то красавцев часто почитают безмозглыми, ерунда! Красота сочетается с умом не хуже, чем уродство с глупостью, а вот завидуют красавцы меньше. Зависть — участь уродцев, трусов, тех, кто хочет больше, чем ему отпущено, и не желает за это платить полную цену. Джеральд де Райнор не умеет завидовать так же, как Фрэнси…

— Именно. Те, кто радуется, что их земли в стороне от Феррерского тракта, радуются рано. Побережье гномам без надобности, они боятся морской воды, но центральную Олбарию они поработят. Если мы их не остановим.

— Значит, остановим.

Это не было бравадой. Так люди клянутся не другим, а себе, и хорошо, что де Райнор не добавил «или умрем». Умирать, особенно с чистой совестью, легко, легче, чем сделать то, что, кроме тебя, некому.

— Сэр Джеральд, почему ты не любишь свой титул?

Зачем ему это знать? Зачем ему вообще знать о живых?

Его дело спасти страну и уйти, а уходить легче от чужих. Джеральд де Райнор — меч в руке Эдмунда Доаделлина, а меч должен рубить, а не исповедоваться.

— Моя леди… — Герцог выглядел растерявшимся. Растерявшийся Джеральд — удивительное зрелище! — Моя леди, я не хочу носить краденое имя. Последний Элгелл погиб, защищая своего короля, часть его владений и титул отдали моему деду, но старик не любил вспоминать об Айнсвике.

— Айнсвик, — повторили губы Дженни, — Айнсвик…

Знамя над головой, придорожная пыль, словно желтым туманом окутавшая несущихся всадников, тяжесть секиры в еще существующих руках, топот копыт, оскал чужих шлемов, невозможное предательство и столь же невозможная верность, пережившая саму смерть. Фрэнси Элгелл отыскал сюзерена за гранью бытия, отыскал и остался с ним, хотя райские врата для него были открыты.

— Лорд Элгелл скончался, не оставив потомства, и он был бы рад такому наследнику.

— Наследнику? Потомку наемника! Дед рассказал о последней атаке Доаделлина.

Глаза Джеральда затуманились, он утонул в воспоминаниях. Что ж, это лучше, чем сочинять предсмертные письма или пить. Де Райнор любил деда, он любит и свой дом, и свою страну. Он будет хорошо сражаться, не хуже Фрэнси. Мудрости у Золотого Герцога еще маловато, а горячности много, но это пройдет.

— Мне было шестнадцать, — Джеральд все еще был в плену воспоминаний, — я собирался на свой первый турнир. Тогда по всей Олбарии гремела слава молодого короля, его считали первым бойцом. Я, как и положено знатному юнцу, мечтал снискать одобрение Его Величества. Дед уже был болен, очень болен… Я пришел к нему проститься, и тут старик велел мне сесть и рассказал о настоящем короле-воине. Об Эдмунде Доаделлине. Он говорил, как говорят перед смертью. Я почти увидел, как это было. Они вынеслись из-за холмов молча, только стучали копыта и развевались конские гривы и плащи. Эдмунд скакал впереди с поднятой секирой. Их было мало, невозможно мало, но они едва не победили. Дед сказал, что никогда не видел такого мужества, это были великие воины, таких теперь нет…

«Таких теперь нет»… Глупости, просто ты не знаешь себе цены, Джеральд де Райнор, но ее знают другие. Те, кто идет за тобой.

— «Таких теперь нет», — медленно произнесли губы Дженни. — Это слова умирающего старика, а не полководца! Придет время, и твои соратники повторят эти слова своим внукам.