Цотнэ, или падение и возвышение грузин - [5]

— Чёрное море принадлежит только нам, грузинам? — опять спросил Гугута.

— Нет. Оно принадлежит и грекам и другим народам.

— Почему оно принадлежит другим? Оно же у наших берегов?

— Так-то так. Но Чёрное море большое, и мы владеем лишь частью его берега. Раньше наш берег был ещё меньше, но венценосная Тамар расширила и усилила своё государство. Грузинская доля береговой линии удлинилась, и теперь наше море достигает Трапезунда и Синопа.

— Это далеко?

— Очень далеко. — Учитель обвёл палкой изрядную часть побережья.

— Эти земли населены лазами. У лазов и язык наш, и обычаи наши, но их исконные земли были захвачены корыстолюбивыми греками. Царица царей Тамар отвоевала у греков наше побережье, и теперь на трапезундском престоле восседает родич Багратионов — Комнин.

— А это, второе, море? — спросил Цотнэ, вглядываясь в извивающийся подобно шелковичному червю участок побережья.

— Это море преимущественно принадлежит персам, хотя частью его владеют верные грузинской короне Ширваншахи. Настанет время, это море полностью будет нашим. Персия ослабела, у неё нет больше сил противостоять грузинам. Поэтому так победоносно Мхаргрдзели и твой доблестный отец вторглись в Казвин и Ромгур. Гляди, какой они прошли путь! — Ивлиан длинной линией изобразил на песке путь, пройденный грузинским войском.

— До этих городов гоже очень далеко! Давным-давно уж гонец принёс из Хорасана радостную весть о победе, а войска возвратились только неделю тому назад.

Гугута что-то заметил на земле и глазами показал Цотнэ. Мальчик наклонился, осторожно снял с травинки божью коровку и посадил её себе на ладонь.

Наставник, увидев, что княжич отвлёкся, нахмурился и замолк.

— Лети, лети, божья коровка, — запричитал Цотнэ, не сводя глаз с сидящего у него на ладони красивого жучка. — Жить или умереть… или на небо лететь, жить или умереть, или на небо лететь… — Но божья коровка не собиралась ни ползти, ни падать на землю, ни расправлять крылья.

— Вот, оказывается, где они! — раздался голос кормилицы.

Увидев Тамар и кормилицу, княжич просветлел, глаза у него загорелись.

— Давно уж ищем тебя. Где ты пропал? И лица не умывал, и не завтракал…

Цотнэ не слушал кормилицу. Вытянув руку с божьей коровкой на ладони, другой рукой прикрывая находку, чтобы не улетела, Цотнэ подошёл к сестре.

Тамар надувшись смотрела в другую сторону.

Цотнэ поцеловал её в щёку и открыл ладонь:

— Погляди!

Девочка по-прежнему дулась и упорно не хотела оборачиваться к братцу.

— Это твоя! Я для тебя её подобрал!

— Почему ты меня не разбудил?..

Неизвестно, долго бы продолжала дуться девочка на Цотнэ, но тут раздались на дворе радостные крики: «Едут! Едут!»

Всадник осадил взмыленного коня около самых ворот, спешился и, войдя во двор, громко возгласил:

— Великий князь изволил пожаловать!

Сразу во всех концах двора зашумели, загомонили.

Из кухни, из пекарни, из конюшни выбегали слуги и домочадцы. Поднялся гвалт. Все взволнованно заметались. Кого-то искали, кого-то звали, кого-то куда- то посылали с поручениями.

Супруга князя Натэла вышла на балкон с непокрытой головой, выслушала известие о приближении князя и сейчас же удалилась в покои.

Княгиня была ещё молода. Она не ждала столь внезапного возвращения князя и теперь растерялась. Служанки суетились вокруг неё, помогали одеться, спешили причесать, но взволнованная Натэла то и дело оглядывалась на ворота. После долгой разлуки князь не должен застать её неодетой и неубранной.

Госпожа охорашивала брови и ресницы, гляделась в зеркало, не забывая распорядиться об одежде детей и о порядке встречи князя: кто должен приветствовать, как и где накрыть стол, что подать для утоления жажды с дороги, кого пригласить на пир.

Натэла ещё раз оглядела себя в зеркало и удовлетворённая вышла из спальни. Кормилица подвела к ней по-праздничному одетых и аккуратно причёсанных детей.

Мать приласкала близнецов, оглядела их одежду, расцеловала и, взяв за руки, двинулась по лестнице.

Конский топот послышался уже совсем близко. В широко растворённые ворота въезжал князь. Слуги бросились к стременам и узде. Шергил спешился и, склонив голову, подошёл было под благословение к настоятелю дворцовой церкви, но тут налетели дети, Повисли на руках отца. Они хватались за одежду, путались в ногах.

Шергил взял ребят на руки, те, визжа, прильнули к нему, запылённому с дороги, загорелому великану-отцу. Князь, крепко прижимая детей к себе, ласкаясь лицом и головой, подошёл к супруге. Ему хотелось крепко обнять жену, но он сдержался и, поставив детей на ноги, только приложился к её плечу.

Соскучившийся по близким и домочадцам, он со всеми сердечно здоровался за руку, некоторых обнимал и целовал, раскланивался направо и налево и улыбался.

В тот же день князь и княгиня роздали много милостыни сиротам и вдовам.

Поспешно забивали живность, накрывали пространный стол.

Во время пира князь острил и смеялся, дабы казаться весёлым, но все заметили, что веселье князя какое-то принуждённое. Да он и сам чувствовал, что происходит с ним что-то неладное. Начала болеть голова, появился жар. Княгиня тотчас же заметила и помутневшие глаза, и раскрасневшееся лицо мужа. Прикоснувшись к нему, она почувствовала, что он весь горит. Князя клонило ко сну. Необъяснимая слабость разлилась по всему телу. Он старался сидеть, возглавляя пир, достойно и прямо, но невольно размяк, сгорбился, то и дело старался сесть поудобнее, тяжело дышал.