Цок - [8]

Перед Вадимом предстала бывшая супруга. Да, выглядела она великолепно. Миниатюрная точеная фигурка, облачённая в домашнее шёлковое кимоно в тон сверкающим недоумением и гневом бирюзовым глазам, всклокоченные тёмные волосы и привычная саркастическая усмешка, застывшая в уголках чуть полноватых тёмно-алых губ. Терпилов при виде объекта собственного обожания стушевался и глубоко вздохнул.

— Бон жур, Мона, — он всегда, ещё со времён совместной жизни, звал её этим прозвищем, которое сам же и дал.

— Насчёт жура ты здорово погорячился. Ночь на дворе, — сказала Маша и пристально, с головы до ног оглядела бывшего супруга. Заметив некоторый диссонанс в облике неожиданного гостя, язвительно пропела: — Когда бы мне златые горы и реки, полные вина? Терпилов, что с тобой? Тебя не узнать.

— Гм… ммууук…

— Выражайся, пожалуйста, яснее. — Машины глаза недобро сверкнули.

— Моночка… это… не ругайся, пожалуйста… — пролепетал Вадим, с презрением посмотрел на букет и, сплюнув под ноги, с остервенением отшвырнул цветы. Следом полетела бутылка. Раздался грохот. — Ладно, ты прости, я это… просто я… Короче, кактусов, Мона, на пять мультов… Что теперь делать, Мона? Ох, извини, дорогая… Я это… Пошёл, короче. Пока.

Терпилов развернулся на каблуках, но, не удержав равновесия, повалился на пол. Маша вскрикнула. Приоткрылась дверь соседней квартиры, оттуда выглянуло заспанное квадратное лицо с устрашающим шрамом через всю щёку. Лицо, чеканя слоги, произнесло:

— Маш-ша, пом-мощь нуж-на? Я ем-му…

Маша, бросившаяся поднимать Вадима, лишь печально улыбнулась:

— Спасибо, Гена. Наверное, сама справлюсь.

— Ну дав-вай. Зов-ви, ес-ли что, — ответил Геннадий и захлопнул дверь.

Маша буквально втащила Терпилова в квартиру и последовала примеру соседа. Стянув с бывшего мужа грязное пальто и швырнув его в угол, она распахнула дверь в ванную, включила холодную воду и чуть не пинками заставила Вадима опустить голову под мощную струю. Последнему во время столь необходимой в данный момент экзекуции стало лучше. Закрыв через пару минут кран, он уже не блуждал глазами и не раскачивался, как одинокий тополь под порывами ветра. Терпилов взял с крючка махровое полотенце, набросил на голову и присел на край ванны. Маша продолжала стоять в дверях, совершенно забыв о Предо, оставшемся на кухне, и молча наблюдала за действиями Вадима. Наконец, тот заговорил:

— Мона, ты прости меня, ладно? Я не собирался так поздно… В общем, я разорён… Кактусов, Мона… хоть плачь! На пять миллионов евро. Полный пароход, Моночка… Да… Это звездец, Вадик… Конкретный зе энд…

Маша не очень-то понимала бред Терпилова про кактусы, пароход и «зе энд», но то, что произошло нечто ужасное, почувствовала сразу. Никогда раньше она, да и, пожалуй, никто другой, не видел Вадима в таком жутком состоянии. Она подошла к нему вплотную, мягко взяла за локоть и тихо проговорила:

— Вадь, пойдём на кухню, а? Расскажешь всё по прядку. Ты есть хочешь?

— Нет, Мона, — затряс головой Терпилов, — я хочу умереть.

Но, вопреки словам, поднялся и покорно поплёлся за Машей.

На кухне никого не было, только из открытой форточки сильно дуло, да от лежащей на чистом теперь столе ватки, которую в эту самую форточку — Маша точно помнила — Предо её выбросил, крепко несло нашатырём.

Глава пятая Кактусы для Тыквы

— Ты, давай, начинай рассказывать, а я тебе пока кофе сварю, — сказала Маша, усадив Терпилова за стол.

— Слушай, Мона, а у тебя чего покрепче не найдётся? — робко спросил Вадим.

— Покрепче вредно, — огрызнулась было Маша, но посмотрев на помятое лицо бывшего мужа, выражение которого не вызывало сейчас других чувств, кроме жалости, вздохнула: — Ладно уж.

Взяв с подоконника недопитую бутылку коньяка, она поставила её перед Терпиловым, достала из шкафчика чистую рюмку и, заглянув в холодильник, вытащила оттуда бутерброды и колбасу, оставленные заботливым Предо, который сам внезапно исчез. Вопрос — куда? Впрочем, вопрос не первоочередной.

Теперь-то Маша была уверена, что не спит, хотя воспоминания о некоторых моментах сегодняшнего вечера до сих пор не слишком укладывались в голове.

Терпилов, наполнив рюмку, тут же её осушил и налил снова. Маша запротестовала:

— Нет уж, хватит, дорогой! И закусывай, пожалуйста, а то снова развезёт.

Вадим кивнул, но как только хозяйка на секунду отвернулась, быстро схватил рюмку.

— Терпилов! — гневно вскрикнула Маша, заметив телодвижение. — Сейчас трансклюкирую нахрен! И выгоню. Соседа позвать? Геннадий, кстати, на войне контуженный. Сначала бьёт, потом разбирается.

Она взяла со стола пузырь и, заткнув пробкой, спрятала в шкафчик.

Вадим ожил. Лицо покраснело, руки легли на стол, а глаза, пробежавшие взглядом по кухне, остановились на бутербродах с икрой.

— Обойдёмся без контуженного Гены, Моночка. Кучеряво, смотрю, живёшь. Я имею ввиду — для художника, который типа должен быть голодным, — в терпиловском голосе звякнули хамские нотки.

— Тебе ль судить, чучело, каким должен быть художник? Занимайся-ка лучше своими бананами, а глупые банальности оставь для Вероники Семеновны. Или как её там? — Машина жалость пропала, словно и не было. — Есть что сказать, говори. Нет — проваливай. Мне ещё работу работать. Сдавать завтра.