Цок - [21]

Глава девятая Художники и ценители

Если когда-нибудь некий доморощенный лингвист серьёзно задумается разрешить вопрос этимологии современных нам с вами прозвищ, его, мы думаем, ждёт слава не только неординарного ученого, но и вполне удачливого беллетриста.

Искренне надеемся, что читателю теперь понятно, почему Карина Зацепина со школьных времён звалась Тыквой, а её брат Карен уже в зрелом возрасте неожиданно стал Карлсоном. История прозвища Вали Подзорной абсолютно неинтересна. Вполне доступно каждому уму, что с такой фамилией рассчитывать больше, чем на «Трубу» приходится вряд ли.

Чуть сложнее обстоит дело с галеристом Антоном Мамаевым, несущим по жизни гордый ник «Родина». Хотя человек искушённый предлагаемой логической цепочке удивляться, естественно, тоже не станет. Итак, Мамаев с рождения оказался «однофамильцем» героического сталинградского кургана, вершину которого венчает монументальный памятник советского гигантизма — скульптура под названием «Родина-мать». Так как Антон — мужчина, скажем, «определённого» типажа, плюс — обладает достаточно высоким для своего двухметрового роста голосом. Однажды — это случилось во время оформлении очередной выставки — Мамаев беспрестанно требовал к себе в кабинет дизайнера, помощник которого в очередной раз не выдержал и, засмеявшись, прокричал тому, курившему на улице, в окно: «Шура, туши бычок. Родина-мать зовёт!» С тех пор Антон Мамаев, он же в прошлом «Хан Мамай», или просто «Мамай», стал Родиной. На веки вечные.

Сам Антон не возражал.

Впрочем, он вообще никому и никогда не возражал. Стиль общения такой. Наоборот, галерист всегда со всеми соглашался, хоть и делал при этом всё по-своему. За что его искренне уважали. А как же? Даже явный отказ Родина умел облечь в такую форму, что проситель ни за что бы на него не обиделся. Исключение составляла, пожалуй, только Валя Подзорная, имевшая на Родину свои виды.

Но пора б вернуться к разворачивающимся событиям. Итак…

Маша еле отговорила Карена искать лимузин. Тот со свойственным его народу темпераментом ни в какую не собирался отказываться от захватившей все мысли идеи, пока именинница не привела последний и самый веский аргумент.

— На лимузине мы точно опоздаем. Как ты собираешься объезжать пробки?

— Как обычно, — пожал плечами Карлсон, — я поеду впереди с мигалкой, а вы следом.

— Не смеши! — Маша скорчила презрительную гримасу. — Кто поверит, что пожарная охрана сопровождает такого крокодила? Поверь мне, запалишься на первом же гайце.

— Запалюсь — откуплюсь, — не унимался Карен.

— Ты на часы вообще смотришь? — вышла из себя Маша. — Уже половина третьего, а мне надо быть в галерее в два! Ещё не понял, о чём я?

Словно в подтверждение её слов, из сумочки запиликал телефон.

— Ты где, Терпилова? — звонила Валентина. — Родина в опасности! Рвёт и мечет!

— Еду, Валь, еду, — усталым голосом ответила Маша. — В пробке застряли. Надеюсь, что минут через двадцать…

— Двадцать минут! Да ты с ума сошла! Тут народу, как на матче «Зенита». Пулей давай! — Труба отключилась.

Маша пристально посмотрела Карену в глаза, и тот возражать более не решился.

Через обещанные двадцать минут красная «Волга» въезжала во двор, где находился служебный вход в галерею Мамаева. Маша не стала дожидаться, пока Карлсон найдёт место для парковки, и, попросив его притормозить у крыльца, выскочила из автомобиля и побежала к двери. Та распахнулась перед самым носом, и на ступеньке выросла массивная фигура Родины.

— Здрасьте вам, явились наконец-то! — пропел Антон чистым тенором. — Лапа, вот скажи мне, пожалуйста, это какая по счёту выставка в твоей жизни? Двадцать пятая? Сотая?

— Ну Антошик, ну не ругайся, — жеманно повела ножкой Маша и, вскочив на каменное ограждение, чмокнула галериста в румяную щёку.

— Ой, ругаться ещё на тебя! — отмахнулся Мамаев. — Мы тут с Трубой покумекали и решили, что говорить на открытии тебе не стоит. Переволнуешься, собьешься. Вот, держи.

Он протянул ей большие ножницы.

— Ленточку будешь разрезать. Я тут сам накидал несколько предложений, хотел, чтобы ты предварительно послушала, но теперь уже поздно. Так что, если я в чём-то ошибся, пеняй исключительно на себя. Натюрлих?

— Уже пеняю. А Валька где?

— В кабинете, — Родина непроизвольно махнул рукой в дверной проём. — Иди, давай, туда же и переодевайся. Будете готовы, крикнете меня. Останусь в холле. Там целую кучу всяких шишек ветром занесло, так что я их пока развлекаю. Ну, чего глазёнками хлопаешь? Шагай уже. Кстати, с дээром тебя, лапа.

— Мерси, Антошик, — обернувшись, улыбнулась Маша и устремилась в кабинет галериста.

В открытую дверь увидела Подзорную, которая нервно ходила из угла в угол и кусала ногти. Заметив Машу, Валентина затрубила:

— Быстро, корова несчастная! Скидывай пальто, сапоги и пошли в зал.

— Не называй меня коровой, — отрезала Маша.

— А кто ты ещё? — взвыла Труба. — Тебе ж русским языком сказали — будь в два. А ты? Часы-то есть? Мы тут с Родиной такого насочиняли… Тебя ж, Терпилова, никто не знает. Короче, будешь слушать и удивляться. Кстати, ты хоть довольна?

На последней реплике Валя сменила тон.