Clair De Lune (Лунный свет) - [2]

Когда я снова поднял глаза, луну наполовину загородила черно-зеленая крона дуба. Я шел под высокими деревьями вдоль изгородей высотой мне по шею. Почтовый ящик на столбе походил на буханку хлеба. Лунные лучи лежали косо, точно хлебные доски.

Я свернул на темную улицу и вскоре остановился перед большим домом неподалеку от дороги.

Идея, рожденная бесстыдной луной и синей летней ночью, вдруг стала ясна: обогну дом, залезу на задний двор, словно преступник. Может, там есть веревочные качели. Может, она увидит меня из верхнего окна. Я к ней раньше никогда не приходил, никогда не провожал домой. Слишком тайно то, что я чувствовал, слишком заблудилось в темных вьющихся тоннелях. В школе мы дружили, но за пределы школы наша дружба не выходила никогда. Может, удастся оставить ей какой-то знак, чтобы она поняла, что я сквозь летнюю ночь приходил к ней во двор.

Я прошел под большим тюльпанным деревом на передний двор и обогнул дом. В черном оконном стекле увидел собственное внезапное лицо. Где-то послышались голоса, и выйдя на задний двор под нестерпимое сияние луны, я увидел, как четыре девчонки играют в мяч.

Они играли в мяч в ослепительном лунном свете, точно на дворе летний день. Соня отбивала. Трех других я знал - мои одноклассницы: Марша, питчер; Джини вбрасывала первой; Бернис на внешнем поле, в нескольких шагах от меня. Под луной на них была одежда, какой я никогда не видел: синие рабочие штаны, шорты, фуфайки и мужские рубашки, - будто они нарядились играть в пьесе про мальчиков. На Бернис была бейсболка и куртка, повязанная на талии. В школе все они ходили в юбках до колен и тщательно отглаженных блузках, в легких летних платьях с кожаными поясками. Девомальчики взволновали и смутили меня, точно я вклинился в какой-то тайный ритуал. Соня, увидев меня, расхохоталась:

- Смотрите, кто пришел, - сказала она чуть насмешливо - тоном, от которого я с ней всегда оставался настороже и непрерывно шутил. - Кто сей высокий незнакомец? - Она стояла, положив биту на плечо, отказываясь удивляться. - Ну что стоишь, будешь кетчером. - На ней были штаны, закатанные до половины икр, свободная фуфайка с поддернутыми до локтей рукавами, белые теннисные туфли на босу ногу. Ее волосы меня поразили: она собрала их на затылке, открыв уши. Я вспомнил, как темно-белокурые пряди падали ей на одну щеку.

Тут они все обернулись ко мне, заулыбались, принялись махать, чтобы я подошел, и с резким коротким смешком я прошествовал к ним, откидывая волосы со лба, сунув руки глубоко в карманы.

И вот я стоял за домом, ловил, объявлял болы и страйки. Девчонки играли всерьез - Соня с Джини против Марши с Бернис. У Марши был мощный финт, и она все время попадала по перевернутой жестянке из под торта.

- Страйк? - вопила Соня. - Черта с два! Чуть-чуть - не считается! Судью на мыло!

Ее приплюснутые уши меня раздражали. Джини стояла и пристально смотрела на меня, уперев руки в бока. На ней была слишком большая мужская рубашка, закрывавшая шорты, поэтому Джини казалась полуголой, точно накинула рубашку поверх трусиков, - загорелые ноги поблескивают в лунном свете, светлый хвост неистово подпрыгивает при малейшем движении, а скачущие груди, появляясь и прячась снова под складками свободной рубашки, напоминали клубки шерсти. Девчонки тяжело замахивались, перебегали между базами, размеченными бумажными тарелками, били, как мальчишки. Кричали "Эй, эй!" и "Куда?!". Через некоторое время они дали мне поиграть, а сами по очереди судили. Мы играли, и девчонки словно начали распускаться, как пряжа: роба Марши лишь наполовину заткнута в линялые штаны, по влажным щекам Джини вьются пряди волос, Бернис, блеснув скобками на зубах, сбросила с талии куртку, у Сони все время разворачивается одна штанина. Марша перехватила мяч у земли, развернулась, стремительно бросила мне, Соня припустила от первой базы, неожиданно поскользнулась - и хлопнулась на траву подо мной, откинувшись на локти, вытянув ноги по обе стороны от меня, - на кармане штанов вспыхнула медная заклепка, показался кусочек молнии, клок волос свесился на одну бровь. Она глянула на меня, крикнула: "Ни фига себе промахнулась!" и дико расхохоталась. Потом засмеялась Джини, захохотали Марша и Бернис. Я почувствовал, как что-то подалось в груди и громко, с облегчением захохотал тоже - то был смех детства, пока не заболели ребра, пока слезы не начали жечь глаза; и снова возгласы и взрывы хохота под синим небом летней ночи.

Соня встала, поддернула до локтя рукав фуфайки и сказала:

- Как насчет колы? Кажется, с меня хватит. - Загорелой рукой отерла влажный лоб. Мы все поднялись по ступенькам заднего крыльца в освещенную луной кухню. - Только тихо, парни, - прошептала она и подняла глаза к потолку, кидая по стаканам кубики льда, наливая шипящую звенящую газировку. Остальные со стаканами вышли наружу, и через открытое окно кухни я слышал их болтовню. Соня запрыгнула на стол возле сушки для посуды, а я встал напротив, прислонясь к холодильнику.

Я хотел спросить, всегда ли они играют в мяч по ночам, или только сегодня, в эту мечтательно- синюю ночь, ночь приключений и открытий - ночь невозможного моего появления, о котором она не спрашивала. Я хотел услышать, как она скажет, что синяя ночь такого же цвета, как старые коробки из-под головоломок, что мир - синяя головоломка, что лежа без сна в постели она представляла себе, как я приду среди ночи к ней во двор, но она сидела на столе, качала ногами, пила газировку и не произносила ни слова.