Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад - [19]

Период распада греко-римской цивилизации в результате неспособности заменить международную анархию некоей международной законностью и порядком составляет историю четырех веков — с 431 по 31 год до н. э. После четырех столетий невзгод и экспериментов наступил период частичного временного расцвета во время правления Августа. Римскую империю, которая на самом деле была международной лигой греческих и других связанных с ними в культурном отношении полисов, можно рассматривать как запоздалое решение той проблемы, с которой не справился Делосский союз. Но эпитафией Римской империи будет фраза «слишком поздно». Греко-римское общество почувствовало раскаяние лишь после того, как нанесло себе смертельные раны своими собственными руками. Римский мир был миром от изнеможения, миром несозидательным и уже поэтому непостоянным. Это был мир и порядок, опоздавший на четыре столетия. Чтобы понять, чем была Римская империя и почему она распалась, следует внимательно исследовать историю тех унылых четырех веков.

Я пришел к заключению, что мы должны рассматривать историю тех времен в целом. Только в этом случае она проливает свет на нашу собственную ситуацию в нашем собственном мире, в наши дни. И если удается в лучах этого света что-то разглядеть, то увиденное, поверьте опыту (experta crede), оказывается на удивление поучительным.

УНИФИКАЦИЯ МИРА И ИЗМЕНЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ

Осведомленность — это наркотик для воображения: оттого лишь, что каждый школьник на Западе знает, что заокеанские открытия, сделанные западными мореплавателями около четырех с половиной веков назад, есть эпохальное историческое событие, взрослые умы склонны принимать все последствия этого как нечто само собой разумеющееся. Поэтому, адресуясь к западной публике, я не буду просить извинения за то, что скажу, сколь драматичны и революционны были последствия этого подвига наших отважных предков, пересекших океан. Этот подвиг вызвал не что иное, как полную трансформацию мировой карты — разумеется, не в физическом смысле, но в смысле «расклада» человечества на том отрезке земной поверхности, на котором оно обитает и который обычно называли ойкуменой.

Это изменение всей среды обитания человека будет моей первой темой, которая, однако, приведет нас к двум другим. Внешние изменения какой-либо величины обычно вызывают соответствующую перестройку человеческих отношений; и в самом деле, оглядевшись внимательно вокруг, мы увидим, что у большей части человечества последствия тех путешествий-открытий, какими бы недавними они ни были даже в самом мелком историческом масштабе, уже вызвали решительные изменения в перспективном взгляде на историю. Это и будет моей второй темой, но она вновь потянет за собой новую, обнажив один парадокс. То большинство человечества, о котором я упоминаю, находится, разумеется, вне западного мира, и парадокс состоит в том, что мы здесь, на Западе, остались единственными во всем мире, чей взгляд на историю все еще находится на «до-Васко-да-Гамовском» уровне. Лично я не считаю, что этому допотопному западному взгляду на историю суждено долго оставаться неизменным. Не сомневаюсь, что и нам, в свою очередь, предстоит переориентироваться, и в нашем случае это состоится в прямом смысле этого слова. Но зачем же ждать, пока История, подобно какому-нибудь прусскому солдафону позапрошлого века, схватит нас за шиворот и повернет нам голову прямо? И хотя наши соседи были недавно научены именно таким способом, неприятным и унизительным, мы должны справиться успешнее, ибо нам не удастся сослаться на то, что нас захватили врасплох, как их. Факты смотрят нам в лицо, и, если чуть напрячь историческое воображение, можно предвосхитить то принудительное обучение, что нам предстоит. Греческий философ-стоик Клеанф обращается к Зевсу и Фортуне с мольбой даровать ему способность следовать за ними по собственной воле не отступая; «ибо, — добавляет он, — если я упаду духом или восстану, мне все равно придется пройти этот путь».

Итак, углубимся в предмет нашего разговора, напомнив себе о революционном изменении карты мира.

Известно, что человечество по своей природе склонно — всегда и везде — к опасному преувеличению исторического значения современных ему событий вследствие того, что они важны лично для того поколения, которое охвачено этими событиями. И все-таки я рискну предположить, что когда

век, в котором мы сейчас живем, останется достаточно далеко позади, чтобы будущие историки могли его рассмотреть в более широкой перспективе, то конкретное, современное нам событие, о котором мы ведем речь, встанет над горизонтом прошлого, как горный пик над равниной. Под выражением «век, в котором мы живем» я подразумеваю последние пять-шесть тысяч лет, за которые человечество, существовавшее до того уже по крайней мере 600 тысяч лет, добилось того скромного уровня социальных и нравственных достижений, которые мы называем цивилизацией. Я называю недавнее изменение карты мира «современным», ибо те четыре или пять столетий, в течение которых оно совершается, являются лишь мгновением на временной шкале, что раскрыли перед нами геологи и астрономы нашего времени. А когда я пытаюсь представить себе перспективу, которая откроет события последних пяти-шести тысяч лет будущим историкам, я думаю о тех, кто будет жить на 20 или 100 тысяч лет позже нас, — принимая на веру утверждения современных западных ученых о том, что жизнь на этой планете существует уже около 800 миллионов лет и что планета будет обитаема по крайней мере столь же долго (если, конечно, чрезмерное развитие западного технологического ноу-хау не оборвет историю на полуслове).