Цитадель - [4]

Оглядев прищуренным взглядом Эриксона, рыбак докурил сигарету, затушил окурок об осколок раковины и сказал, всё так же спокойно, делая резкие паузы между короткими фразами.

— Совпадение… Я Ирвин Кронин. Я прожил долгую жизнь. Но никогда не видел столько журналистов. Сколько за последние три дня. Неужели им всем находится работа в Сент-Себастьяне?

— Всем, — улыбнулся Барт, — Некоторые из них… Из нас, — поправил себя он, — получают баксов за год больше, чем вы за свою жизнь заработали. В моём ведении научный тележурнал, мне платят не так уж много.

— Поверьте мне, Барт… Я правильно запомнил ваше имя? — Эриксон кивнул, — Поверьте моему чутью. Бросьте вы это дело. Оно не для вас. Ни к чему хорошему оно не приведёт. Вы не из тех, кто относится к жизни легко.

— Всё-таки не совпадение, — улыбнулся Барт; предупреждающие слова человека, так похожего отдельными чертами на его отца, сняли остатки напряжения, — Всё-таки вы что-то знаете, — Он вспомнил, что именно на рыбака по имени Кронин ссылался Джимми Козловски в своей нашумевшей статье.

— Я знаю то, что знают все. Но, — вы правы, — страх сковал людям язык. С этим ничего не поделать. Изматывающий труд. Неуверенность в завтрашнем дне… Так из года в год. Городу нужна рыба, а не мы. Вы не знаете, что это такое. Тяжёлые мысли не проходят бесследно, они делают характер. Золотой дождь, — не причина страха, а повод.

Кронин впервые произнёс вслух запретные в посёлке слова. А Эриксон поразился философской глубине рассуждений простого, наверняка не очень грамотного рыбака.

— Я понимаю вас. Поверьте, я знаю жизнь таких, как вы, потому что родился и вырос в семье рабочего. Мой отец трудился на рыбозаводе в Сент-Себастьяне. Три сестры, я младший. Отец сделал всё, чтобы дать мне образование и освободить от кабального труда. Долг мой перед ним неоплатен. Десять лет я на телевидении, пять лет его нет с нами. Мама и сёстры живут нелегко. Чтобы мне заработать столько баксов, сколько им нужно, требуется сменить работу. Стать вором, рэкетиром, или бизнесменом удачи, нацепить тяжёлые очки и пёстрый галстук. Но я всего этого не могу, что и мучает… В городе живётся не легче, чем в вашем посёлке. Алкоголь, наркотики, бандитизм… У вас люди чище. Жаль, всё меньше остаётся таких посёлков, как Нью-Прайс.

Кронин внимательно посмотрел в потемневшие глаза Эриксона, молча выкурил ещё сигарету. И снова мир вокруг Барта изменился. И всё то, что только что занимало его, стало лишним, ненужным. Остался только добрый, давно знакомый голос, сотворённый самим морем. То же море смотрело на него синими глазами напротив.

— …Всё живое началось с дождя. Золотой он был или обычный, — не так важно. Мой дед был вождём племени навахо. Он говорил со мной обо всём. Индейцы навахо тогда думали иначе, чем сейчас, иначе, чем белые люди во все времена. Я — не белый человек. Но уже и не индеец. Дед говорил и о золотом дожде. Те, кто прячется в домах посёлка, не слышали его слов. Увидеть золотой дождь, — к счастью. А если ты оказался в море рядом с ним, — не мешай ему. Торопись на берег. Тогда он не тронет…

— Редкие события помнятся долго, — заметил Барт, — Расскажите мне о дождях.

— Вода с неба целительна, её капли несут жизнь. Дожди, которых надо бояться, делаются людьми. Они — не с неба.

Эриксон понял, что Кронин подумал о кислотных и прочих отравленных осадках, всё чаще низвергающихся на города, поля и головы людей. Похоже, Ирвин Кронин, живущий только морем и маленьким кусочком берега, знает о мире нисколько не меньше, чем он, человек вселенной. А понимает, пожалуй, побольше. То ли действуют гены мудрого деда-индейца, то ли рыбак познаёт мир не одним разумом.

— Чем тяжелее людям, тем больше суеверий, — продолжал Кронин, — Люди цепляются за прошлое в страхе перед будущим. Да, золотой дождь не прост. Не случайно он приносит туман. Дыма без огня не бывает. Но надо ли лезть во всякую тайну? Впрочем, это ваше дело.

Эриксон поёрзал на канистре, забыв о том, что сидит не в чистом кресле студии. Предостережения рыбака разожгли в нём потухшее было любопытство. Впервые за многие годы оно не несло в себе никакого отпечатка профессионализма, а исходило из внутренней, собственной потребности.

— Скажите, Ирвин, вы видели золотой дождь? Не смотрите на меня как на корреспондента, я уже забыл, что был им.

— Что ж… Если вы, Барт, сегодня частное лицо… Да, я видел золотой дождь. Он застал меня в минуту, когда я собирался тащить сеть. Моя лодка оказалась в самом центре… И откуда он взялся? Я бросил сеть и вернулся домой.

— И это всё?

— Нет. Не всё. Следующей ночью я снова отправился в море. Не за сетью, её уже нельзя было трогать. Люди были напуганы, никто не заметил моего выхода. Знали только Мария и Леда, жена и дочь. Но и они не всё. То место я нашёл сразу, — туман чуть светился. И фонарь не понадобился. Я выключил мотор, немного постоял. Потом взялся за вёсла…

Кронин замолчал. Эриксон ясно видел, что он скрывает волнение, закуривая очередную сигарету. Видно, непросто ему дались эти ночи и дни. Барт тоже молчал, ожидая, пока рыбак успокоится, боясь потревожить и тем отвлечь от воспоминаний. Из опыта он знал, что необычайное обязательно жжёт человека изнутри, и ему требуется поделиться им с другим, облегчить сердце.