Цитадель - [19]

Леран продолжал смотреть на Барта, заметно ошеломлённый нетривиальным выводом.

— Но материализм существует, меняется, живёт. Он, — магия. Нет, — магия магии! И он стал новым евангелием. Ответь же мне, в чём привлекательность магии материализма, её сила?

— Я не думал над этим, Барт. Но знать должен.

— Так давай подумаем вместе. Над тем, что она, он, оно, они наконец, предлагают. И сравним, отличаются ли от их псевдонаучных идей твои предложения, сформулированные пока не столь системно. Чтобы разобраться в таком, совсем необязательно каждый день ходить трезвым, — Барт сунул руку в карман пиджака и вытащил фляжку; он чувствовал, что идёт по верному пути, но отвыкший от диалогового напряжения мозг требовал подзарядки, разговор предстоял не короткий, — Сила этой живучей магии в том, что она поверхностное представляет главным, видимое, — первопричинным, сущностным. Не надо размышлять, не надо мыслить в истинном смысле понятия. Требуется лишь ставить цели и непреклонно добиваться их, отбросив сомнения и колебания. Каждому — то, что и всем.

Всем — то, чего желает один. Такая вот хитрая демократическая связочка. Без веры тут не обойтись. И если ты сам себе не авторитет, то избери кумира. Назови его Марксом, Лениным, Крониным, Эриксоном, президентом. Неважно. Важно наличие кумира. Он — олицетворение веры. Он говорит обо всём, в его словах найдёшь ответ на любой вопрос. Чем хороши произведения классиков любой идеологии? Тем, что смысл там наверху, он близко, рядом, не надо бросать сетей, чтобы выловить нечто из глубины. Ниже поверхности там — пустота. Текст, речь — одноплановы, что читается, то и написано. А слово человеческое многозначно. Потому, — о чём хочется, о том и думаем. Думы о том, чего хочется! Похоже? Предельно простая схема. Сеятель прошёл, всходы заалели. Плод таков, каково семя. Что посеешь, то пожнёшь.

Магия материализма живёт на наших материальных желаниях. Она взращивает их, поливает золотым дождём растущих потребностей. Простые, узнаваемые желания… Если предельно упростить: хочу иметь то же, что и у другого. Я — такой же, не хуже! Не получается иметь: отобрать, разделить…

Всё легко, всё достижимо! Всё близко. Возникает вера: не успею разделить поровну я, мои дети будут жить как люди. Таков принцип жизни, — дозволено всё, что делает меня равным другому.

— Я понимаю, Барт. Согласен, мои представления утопичны. Я действительно занялся конструированием идеологии. Но как ещё?

— А если наука? Попробовать разобраться с помощью психологии, психофизиологии, паранормальных слоёв психики, наконец?

— Не уверен. Я думал немного и над этим. Дал задание компьютеру собрать научные данные о человеке. Интеграции не получилось. Какие-то куски человека, не связанные между собой, — такая вышла картинка. Фрейд опирается на нереализованные детские половые потенции, Юнг, — на заложенные в генах психические программы. Спорят, опровергают сами себя. Физиология от психоанализа отделена занавесом, как коммунизм от свободного рынка. А в свободном виде ни того, ни другого в природе и не бывало. Архетипы и электрохимические процессы мозга никак не объединить. А это значит, — хоть один подход да ложный! И так во всём…

— Стоит ли разочаровываться? — спросил Барт, — Ограниченность земной науки известна. Вместо того, чтобы нацеливаться на человека, она устремлена вовне. Но мы-то пока живы, несмотря на такую науку. У нас с тобой есть Мария, Ирвин, Леда. Разве этого мало?

— Я понимаю, о чём ты. Не спорю, мне повезло. И признаю сейчас, что запутался.

— Так ты отказываешься от своего замысла? Отправляем собранный тобой материал в архив? На время. Пока не понадобится…

— Отправляем! Всё-таки я вынужден вернуться к своей давней мысли: сам человек без помощи извне бессилен. Но где искать внешнюю силу?

Барт жадно приложился к фляжке. Похоже, что-то получилось. Опасная затея на какой-то срок оставлена. Пусть займётся поисками «внешней силы». Здесь, если кого он и ухитрится задеть, то разве что церковь. А она не столь агрессивна, как все прочие общечеловеческие органы.

* * *

— Леран, мой хронометр отказал. Который час? — спросил Барт, входя в комнату, где Леран монтировал на компьютере очередной выпуск тележурнала «Мир и наука».

— Около десяти ноль-ноль, — не отрывая взгляда от экрана, ответил Леран, — Солнце ушло, луна ещё не поднялась.

— Сумерки мира! Опять эти сумерки! — воскликнул Барт; он был явно «на взводе», — Ты опять собираешься просидеть тут всю ночь? Собирайся, составишь мне компанию.

— И куда мы пойдём? — Леран повернулся с креслом кругом и посмотрел в лицо Барта.

— Мой отравленный организм требует подзарядки. А без тёплого братского контроля я сегодня могу перейти грани. Выйти за рамки. Нарушить устои. Чего никак нельзя допустить.

— Я понял. Тебе нужна моя поддержка и страховка. Я готов.

— Замечательно, Леран. Ты настоящий друг. С тобой я готов идти в разведку. Сегодня мы посетим приличное заведение, где развлекаются лучшие люди израненного Сент-Себастьяна.

Пройдя по пустому гулкому коридору студии, они попрощались с охранником и оказались в мире красок и звуков. Зная и разделяя аллергию Эриксона к уличной рекламе, Леран остановил такси. Барт назвал адрес и минут через десять они стояли у входа в бар, украшенный огромной фотографией голой девочки во весь рост.