Цирк - [29]

Одна дама с пучком перьев на голове дала ему дуро. Другая, в фетровой шляпе, монету в десять реалов. Он принимал подаяние не мигая. Неукоснительно выполняя свои обязанности, он продолжал толкать дверь, протягивал руку, в немой благодарности склонял голову.

Время от времени его осаждали ватаги мальчишек. Ребята останавливались перед ним, подражали его движениям, кривлялись.

– Кто это?

– Хуан Божий человек.

– Что он здесь делает?

– Просит подаяние, что же еще?

– Почему он так смотрит?

– Гляди-ка, не шевелится.

– Кажется, он нас не понимает.

– Ясное дело, не понимает. Разве ты не видишь, что он идиот?

– Идиот! Идиот!

– Брось, оставь его!..

– Ты идиот?

– Подайте милостыню.

– Что он говорит?

– Подайте милостыню.

– Просит подаяние.

– Смотри, какие у него глаза.

– Желтые. Печень, наверно, больная.

– Ну-ка, что это такое?

– Ты ему выколешь глаз.

– Гляди, не закрывает.

– И правда.

– В точности как рыба.

– Скорее всего, он не умеет моргать.

– Вот это да.

Внезапно раздались звуки органа. Высокими голосами запел детский хор. На улице автомобили нетерпеливо сигналили. Вошли две дамы в голубых шляпах: пять реалов. Господин с требником – ничего. Он толкал дверь, протягивал руку, говорил: «Подайте милостыню!» – и благодарно кланялся. Музыка органа ласкала его слух. Он поискал взглядом певчих. С улицы все еще доносились гудки автомобилей. В левом кармане у него была мелочь. В правом – бумажные деньги и монеты по два, четыре и десять реалов. Мальчик в матросском костюмчике дал ему дуро. Затем смолкли и орган, и автомобильные гудки, и хор тоненьких голосов.

Паперть опустела. Однорукий, вертевшийся возле автомобилей, присел на нижнюю ступеньку лестницы и единственной рукой пересчитывал выручку. Он тоже осторожно ощупал свои карманы. Два и два, и пять, и пять, и один, и два…

– Четверг, – сказал он.

Он тщательно пригладил отвороты пальто и слюной счистил с медали ржавчину. Стараясь ступать бесшумно, он пробирался между группами людей, которые следили за церемонией из бокового нефа, и наконец пристроился подле одной из кружек. Рядом с ним старуха в черном тихо читала молитвенник.

Его взгляд остановился на священнике в расшитой ризе. Ему больше нравились зеленая или желтая. Сегодня была белая. Белая, затканная золотом. Над головами прихожан разноцветным столбом клубился лившийся сквозь витражи свет. На хорах опять запели дети, и снова раздались звуки органа.

– Deus, qui humanae substantiae dignitatem mirabiliter con-didisti…

– Мама…

– Что…

– Мама…

– Молчи.

– Смотри, как он одет.

– Сказано тебе, молчи.

– Offerimus tibi, Domine, calicem salutaris…

– Мама…

– Тш…

– Он смотрит на меня.

– Тихо.

– Я боюсь…

– Veni Sanctificator Omnipotens aeterne Deus…

– Пепито…

– Чего тебе?

– Посмотри на того человека.

– Я его видел.

– У него рваное пальто.

– Ясно. Он бедный.

– Он на меня смотрит.

– Замолчите вы наконец или нет?

– Это Карлитос.

– А ты ему не отвечай…

– Он не дает мне молиться.

– Я боюсь.

– Поди сюда. Стань с другой стороны.

– Sanctus. Sanctus. Sanctus.

Служка трижды потряс колокольчиком. Те, кто сидел на скамьях, опустились на колени. На хорах перестали петь. Некоторые, слушавшие мессу стоя, тоже преклонили колени. В церкви царила такая тишина, что звенело в ушах.

Внезапно раздался стук каблучков. Несколько голов повернулись в ту сторону. По боковому проходу в клетчатом – желтом с белым – костюме шла сеньорита Флора. Подойдя к нему, она остановилась и, покраснев, опустилась на колени. В молитвенной тишине вознесения святых даров их ноги соприкоснулись. Вставая, она улыбнулась:

– Добрый день, Хуан Божий человек.

Ее белая надушенная рука была украшена браслетами. Как обычно, она протянула ему никелевый дуро.

– Заходите к нам домой в семь часов, – шепнула она. – Девушка покормит вас.

Он кивнул головой в знак того, что понял. Сеньорита Рехина сидела на передних скамьях. Нервными движениями оправляя мантилью, сеньорита Флора направилась к ней.

Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась в том ряду, где сидела сеньорита Рехина. Тогда, спрятав медаль в карман, он попятился к выходу. В дверях он обмакнул палец в святую воду и перекрестился. Однорукий по-прежнему сидел на лестнице; своей единственной рукой он указал ему на площадь:

– Вон отсюда, бродяга, попрошайка!..

Он повиновался, держа руки в карманах пальто, чтобы защитить свои жалкие гроши. В сквере он столкнулся с двумя женщинами, идущими с рынка; они посторонились, давая ему дорогу.

Дойдя до большой лестницы, он остановился и стал глядеть на голубую гладь бухты. Море, исчерченное продольными белыми линиями, было спокойно. Солнце ослепляло, отражаясь от побеленных стен домов. Закрыв глаза и опершись на балюстраду, лицом к солнцу, он ждал окончания мессы.

* * *

С окаймленной кипарисами дороги, ведущей в город, она смотрела на густые толпы прихожан, которые выходили из церкви. Паперть, терраса и площадь кишели крошечными фигурками и походили на гигантское осиное гнездо. Как игрушечные, сновали под лучами солнца автомобили. Немного спустя, словно унылая процессия муравьев, по боковой улице потянулись в обратный путь девочки из интерната при колледже Святых матерей.