Цирк чудес - [33]

– Она похожа не на небожительницу, а на повешенную в Ньюгейте! – кричит Джаспер. – Заставьте ее сделать хоть что-нибудь!

Она испытывает гнев и чувство вины из-за того, что после всех переживаний не может подавить свое желание как-то порадовать его.

Я могу сделать тебя блестящей актрисой.

Она думает о том, как стояла на прибрежном валуне и насмешки Ленни эхом отдавались у нее в ушах. Она скинула башмаки и прыгнула вниз, раскинув руки. Холодная вода сомкнулась над ней, течение увлекло в сторону. Жалящее прикосновение медузы к бедру, взвихренный песок внизу, стремление к чему-то, что до сих пор оставалось безымянным.

Она закрывает глаза и видит длинный пляж, пенистые гребни волн и себя, рассекающую эти волны. Она поднимает голову, находит равновесие, как делала это в воде, напрягая икры и мышцы спины. Она чувствует свою силу: спина укрепилась от бесконечных наклонов за цветами, руки затвердели от копания рвов и таскания деревянных коробок с цветами. Веревка содрогается, скрипит, и она работает ногами, разрезает руками воздух.

Внезапно внизу тишина, все глаза устремлены на нее. Даже мальчишки, разгребающие граблями опилки, отрываются от работы. Они наблюдают за ней.

Ты управляешь тем, какой они видят тебя.

– Раскрой крылья, – говорит Джаспер. Она возится с рычажками, раскрывает крылья и снова закрывает их.

Резкое дуновение воздуха на вершине дуги, тянущее движение назад – качаешься, как на волнах.

Сегодня утром она прибралась в фургоне. Вставила ящики в комод, сгребла бумажки в угол, расправила покрывало на кровати. Когда она закончила, то начала чувствовать себя хозяйкой комнаты, этого маленького места, принадлежавшего ей. У нее была собственная дверь, которую она могла открывать и закрывать по желанию. Теперь этот воздух тоже принадлежит ей и размах ширится, когда она помогает себе ногами.

– Опускайте ее! – кричит Джаспер, и работники опускают веревки.

Все закончилось; она сделала все, что могла. Земля устремляется ей навстречу. Она пытается встать, но крылья слишком тяжелые, а тело еще не оправилось после бесконечных раскачиваний. Она трет ребра и подмышки, где веревка оставила багровые вздутия. Джаспер стоит над ней и щелкает пальцами. Его лицо выглядит отрешенным, на нем ничего нельзя прочитать.

Ей хочется спросить: «У меня хорошо получилось?» – но это звучит слишком жалобно.

– Разве ты не доволен, Джаспер? – спрашивает Тоби. – Мне показалось, что она замечательно справилась…

Джаспер не отвечает. Его шея покраснела; он близок к ярости. Он вскидывает руку и уходит.

Тоби берется за веревку, развязывает узлы и помогает ей снять крылья. Боль пробуждается в ее теле, как будто оно спало; болят мышцы, сухожилия и маленькие груди, куда врезалась веревка.

– Я устала, – говорит она.

– Знаю, – отвечает Тоби. Он смотрит в пол, опустив широкие плечи. Волосы падают ему на глаза, и она с трудом удерживается, чтобы не потянуться к этим большим рукам и не переплести его пальцы с собственными. – Но я не понимаю, чего он хотел.

Чего-то еще, думает она. Он воображал что-то другое.

Джаспер

Как только она выровнялась в воздухе, до Джаспера дошло: он мелкая рыбешка. Когда он выходит из шатра, то видит только изъяны, как горшечник замечает только те места, где палец соскользнул и оставил след на глине. Ткань испещрена тысячью проколов и заплаток, пятна въелись в белые треугольники. Его львица совсем отощала, кожа да кости. Воротник с рюшами у Стеллы обтрепался и выглядит жалко, как у захудалой актрисы с Друри-Лейн. У Брунетт такие боли, что иногда она не может выступать, и этого, он уверен, не потерпел бы ни один другой владелец цирка.

Он расхаживает взад-вперед между рядами фургонов. Работники прячутся от него, ощущая его настроение, как запах каленого железа. Он находит маленького конюха, который развалился на сене с сигарой в руке. Мальчишка быстро гасит окурок и вскакивает на ноги.

– Разве у тебя нет работы? Вся упряжь грязная! Седла не вощили уже несколько месяцев!

Джаспер снимает ремень и начинает избивать конюха – просто ради того, чтобы ощутить свою власть. Кожа согревается в его ладони, на боку у конюха остались струпья от предыдущей порки. Кожа рвется легко, как бумага.

Один год, думает он, размахивая ремнем. Еще один год, целый год!

Целый год, прежде чем он сможет себе позволить выступление в Лондоне. Целых двенадцать месяцев в этих обшарпанных поселках, выступлений перед пестрой толпой точильщиков ножей и деревенских придурков! Целый год сборки и разборки циркового шатра, год переездов, распаковок и перестановок!

Мальчишка жалобно хнычет, и Джаспер опускает ремень, а потом видит, как Тоби выходит из шатра. Его возмущает ленивая, сонная походка брата, этого толстого увальня. Такой недалекий, такой ограниченный. Он бежит следом и повышает голос:

– Почему шатер такой грязный? Фургоны не подкрашивали уже несколько недель! Ты никчемен, ты бесполезен!

Когда Нелл воспарила на веревках, он был потрясен ее великолепием. Она широко раскинула руки, словно провозглашая свое господство над небесами. В ней была непринужденность и чистый восторг – та легкость, которую он заметил, когда она танцевала. Она продвинулась от потенциала к чему-то реальному и ценному – к чему-то, способному прославить его имя в Лондоне. Она могла зажечь всю столицу! Но он не может себе этого позволить; он знает, что написано в счетных книгах. Он проходит по траве и захлопывает дверь фургона за собой, потом проводит пальцем по столбцам цифр. Никаких сюрпризов. Тысяча и пятьдесят фунтов в округленном виде. Вот его цена в мире; вот все, что ему удалось построить. Эти деньги позволят ему выступать одну неделю и разместить несколько мелких объявлений в периодических изданиях.