Цирк чудес - [17]

. Потом в голове остается только звон от удара. Она съеживается и приседает. Весь мир звенит и раскачивается.

Но она не собирается сдаваться. Быстро метнувшись вбок, Нелл высвобождает голову и кричит. Крик выходит сдавленным, но этого должно хватить. Должно хватить для того, чтобы ее брат хотя бы на мгновение поднял голову.

И он поднимает голову; она видит это.

Он смотрит в сторону шума, но он стоит в круге света, а она находится в темноте. Ее сердце пиликает быстрее, чем смычок по струнам.

Заметь меня, умоляет она.

Впервые в жизни ей хочется стать заметной, чтобы десятки глаз были устремлены на нее. Но Мэри хлопает его по ноге, и он отворачивается.

– Прости, прости меня, – снова говорит ее отец, пока ее волокут по улице и ее ноги скребут по земле. – Тебе там будет лучше, чем здесь, Нелли. Здесь для тебя ничего нет.

Молотильная машина, думает она, когда ее поднимают выше, когда руки обхватывают ее пояс, бедра и лодыжки, пока она извивается, лягается и царапается. Ярость приносит облегчение, в котором он может раствориться и стать тем, чего они ожидают от нее. Она представляет металлические молоты, стучащие по наковальням, струйки жгучего пара. Она прикусывает язык, так что чувствует во рту вкус крови.

– Мы не хотим делать тебе больно, – повторяет мужчина, и она рычит на него.

– Ты дашь мне те двадцать фунтов, правда? – шепчет ее отец. Наверное, он думает, что она не слышит его. – Видишь, какая она настоящая?

Двадцать фунтов?

Она успевает оглянуться, прежде чем ее заталкивают в фургон и захлопывают дверь. Она скребет дерево пальцами, ощущает жалящее проникновение заноз. Там был ее брат, весь желтый в свете костра. Он положил голову на плечо Мэри, как когда-то делал с сестрой, и их лица светились таким же неземным светом, как лики волшебного народа фейри.

Часть II

Фотограф становится фотографом не более случайно, чем укротитель львов становится укротителем львов.

Доротея Лэнг, цитата из книги Сьюзен Зонтаг «О фотографии», 1971

Тоби

В фургонах погасили последние свечи, но Тоби до сих пор подкармливает огонь. Сырое дерево трещит и дымится. Пока одна веточка сереет, другая вспыхивает. Животные ворочаются в своих клетках. Львица расхаживает взад-вперед.

Он думает о Нелл, думает о Нелли и старается отмахнуться от этой мысли.

Он прилаживает труп зебры, чтобы копыта не торчали наружу. Это старый самец, павший на дороге. Их зверинец часто прореживается из-за болезней или потому, что животные не могут адаптироваться к чуждому климату. Утром тройняшки освежуют тушу, выскребут и обработают шкуру, чтобы Джаспер смог продать ее в один из фешенебельных лондонских магазинов. Хорошие куски пожарят на вертеле, остальное потушат. Тоби протирает стеклянную пластину яичным белком и вставляет в фотографический аппарат. Пожалуй, свет слишком тусклый, но ему кажется важным запечатлеть это, быть свидетелем правды жизни и ее безобразного окончания. Он ныряет под накидку и отсчитывает одну минуту. Грива зебры откинута в сторону, черные губы разошлись, обнажая плоские зубы. По остекленевшему глазу ползает муха.

В нескольких милях отсюда его брат едет к ним по ухабистому проселку и везет с собой испуганную девушку. Тоби знает, что Джаспер добьется своего, потому что так бывает всегда.

Тоби смотрит на караван своего брата и испытывает внезапное желание покарать Джаспера. Ему хочется разорвать цирковые афиши, отпустить животных на волю. Хочется причинить боль своему брату, как тот причинил боль девушке. Он вспоминает ту ночь, когда разбил микроскоп брата, – погнутые медные лимбы, раскрошенное стекло, постыдное удовольствие от осознания того, что ты причинил душевную боль ближнему.

Они несколько недель сгибались над этим аппаратом, и Тоби чувствовал себя польщенным вниманием брата, как будто на него пролился особенный свет с горных вершин. Так было всегда: сколько он себя помнил, Джаспер был для него укрытием, внешней защитой от мира. Когда они были маленькими детьми, их мать умерла от скарлатины, и после ее смерти Тоби обратился внутрь себя, а Джаспер направил свои чувства наружу. Если Джаспер мог ответить за него на любой вопрос, приказывать слугам готовить нужные пироги и сладости, развлекать гостей и любопытных, то что он мог сделать, кроме как оставаться в стороне и наблюдать за происходящим? Вскоре он почти перестал разговаривать. Когда речь заходила о дружбе, его голос казался ломким и незнакомым, а его жесты были дурной имитацией ловких движений его брата. Джаспер очень много делал для него, и со временем Тоби поверил, что он ничего не может делать для себя. Просто было искусство правильно заказывать еду, говорить нужные вещи и делать многое другое, которым он не мог овладеть. Иногда ему казалось, что воздуха в комнате хватает только на одного брата, но он не обижался: как он мог, если он безраздельно любил Джаспера?

В школе он смотрел, как его брат уверенно расхаживает вокруг и смешит учителей, тогда как он всегда старался пройти мимо с опущенной головой.

– Джаспер Браун – мой брат, – говорил он. – Вот так-то. И однажды у нас будет собственное шоу, лучшее в мире!