Цирцея - [115]

Телемаху пришлось перелезть через них, чтобы добраться до весел.

– Грести, пожалуй, будет трудновато.

– Бараны тут не задержатся.

Он хмуро поглядел на одного:

– А на вкус они тоже как баранина?

– Не знаю.

Я вынула из мешочка с травами маленький глиняный горшок, который наполнила прошлой ночью. Запечатанный воском, с ручкой-петелькой. Кожаным шнурком привязала его к шее самого крупного барана.

Мы развернули парус. Я рассказала Телемаху о тумане и облаках брызг, и он, соорудив временные уключины, приготовил два весла. Были они неуклюжими, ведь лодка управлялась парусом, но могли выручить нас, если ветер стихнет совсем.

– Нам нужно двигаться, – сказала я ему. – Во что бы то ни стало.

Он кивнул, словно было это проще простого. Но я-то знала побольше. И копье с ядовитым шипом на острие держала в руке, да только помнила, как скора Сцилла. Я говорила Одиссею, что ей нельзя противостоять. А сама опять тут как тут.

Легонько тронув Телемаха за плечо, я прошептала заклинание. И ощутила, как вокруг него сгустилась иллюзия: он исчез – опустела палуба, освободилось пространство. Пристального взгляда иллюзия не выдержит, но от мимолетного спрячет. Телемах наблюдал за мной, не задавая вопросов. Он доверял мне. Я резко отвернулась к носу.

Вокруг клубился туман. Волосы мои стали влажными, а поверх вод до нас доносилось уже чмоканье водоворота. Харибда – так называли люди эту воронку. Она тоже забирала моряков, свою долю – тех, кто пробовал избегнуть ненасытной Сциллы. Бараны, пошатываясь, жались ко мне. В отличие от настоящих, они не издавали ни звука. Не знали, как использовать гортань. Жаль было смотреть на них, дрожащих, в этом новом, чудовищном обличье.

Пролив выступил из тумана, и мы скользнули в его горло. Я глянула на Телемаха. Весла держит наготове, взгляд настороженный. У меня волосы вздыбились на затылке. Что я наделала? Нельзя было брать его с собой.

Запах ударил мне в нос, и за столько лет не забытый: гниль и злоба. А потом появилась она, выползла из серого тумана. Все те же бесформенные головы, крадучись, спускались со скалы, терлись о камень. Налитые кровью глаза впились в баранов, от которых разило салом и ужасом.

– Давай! – крикнула я.

И Сцилла набросилась. Отверзла шесть пастей, ухватила шесть баранов. И вместе с ними прянула в туман. Я услышала, как хрустят кости, как булькают, заглатывая, ее глотки. Скалу забрызгала кровь.

Я успела лишь раз взглянуть на Телемаха. Он напряженно греб, ведь ветер стих почти. На руках его выступил пот.

Зловеще раскачивая головами, вновь появилась Сцилла. Меж зубов ее торчали клочья шерсти.

– Теперь этих, – сказала я.

Она так быстро схватила оставшихся шестерых – после моих слов и сердце стукнуть не успело, а бараны уж исчезли. Тот, с горшочком, был среди них. Я силилась услышать, как зубы Сциллы разгрызают глиняные стенки, но различала лишь треск костей и плоти.

Прошлой ночью под холодной луной я сцедила яд с наконечника копья. Прозрачный и жидкий, он стекал в чашу из шлифованной бронзы. Я добавила диктамнон, собранный давным-давно на Крите, корень кипариса, осколки ээйских скал, землю из моего сада и, наконец, – собственную алую кровь. Жидкость вспенилась, пожелтела. Я залила ее в горшочек и запечатала воском. А теперь зелье, пройдя сквозь глотку Сциллы, должно быть, уже разливалось по внутренностям.

Я думала, двенадцать баранов притупят остроту ее голода, но взгляд возвратившейся Сциллы был тем же, что и всегда, – хищным и алчущим. Словно не желудок свой она кормила, а неистребимую ярость.

– Сцилла! – Я подняла копье. – Это я, Цирцея, дочь Гелиоса, ээйская колдунья.

Она завопила, залаяла, и эти нестройные звуки, как когда-то, впились мне в уши, но в них не было и намека на узнавание.

– Давным-давно я превратила тебя из нимфы в ту, кто ты есть. А теперь явилась, чтобы силой Тригона положить конец начатому.

И, обращаясь к пропитавшему воздух туману, я сказала свое слово.

Сцилла зашипела. Взгляд ее не выражал ничего, хоть чуточку похожего на любопытство. Головы раскачивались, осматривая палубу, будто разыскивали еще баранов, прежде не замеченных. Я слышала, как Телемах за моей спиной гребет изо всех сил. Он один и двигал нас вперед – парус повис тряпкой.

Я заметила тот миг, когда глаза Сциллы пронзили мою иллюзию и углядели его. Она нетерпеливо, утробно завыла.

– Нет! – Я взмахнула копьем. – Этот смертный под моей защитой. Тронь его, и обречешь себя на вечные муки. У меня Тригонов хвост, видишь?

Она завопила опять. Дохнув, обдала меня зловонием и иссушающим жаром. Головы ее от возбуждения раскачивались все быстрее. Они кусали воздух, из пастей свисали длинные нити слюны. Она боялась копья, но надолго этот страх ее не сдержал бы. Ей полюбился вкус человеческой плоти. Сцилла алкала ее. Цепенящий, темный ужас накатил на меня. Я почувствовала, что чары начали действовать, я могла поклясться в этом. Неужели ошиблась? От паники взмокла спина. Мне придется сразиться с шестью хищными головами сразу. А воевать меня разве учили? Со мной и одна голова справится, и тогда Телемах… докончить эту мысль я себе не позволила. Разум мой насаживал одну идею на другую – все сплошь бесполезные: о заклятиях, неспособных затронуть Сциллу, ядах, которых у меня не было, богах, что не придут на помощь. Я могла бы сказать Телемаху: “Прыгай в воду!”, да куда бы он поплыл? Вне досягаемости Сциллы лежал лишь один путь – прямиком во всепоглощающий водоворот Харибды.