Цимес - [69]
Знаете, чего мне стоило задать этот вопрос?
— Нет, совсем нет. Дело не в этом… — и она наконец заплакала в трубку.
Она открыла мне дверь, и я едва успел ее подхватить.
Я гладил ее вихры, запавшие щеки, губы — сухие, в трещинках, голодные, соленые…
— Юра, у меня такое чувство, что… Ну вот есть обрученные, когда перед свадьбой, а есть обреченные, понимаешь? Обреченные друг на друга. Это мы с тобой. И даже не на всю жизнь, а навсегда.
Она заболела…
КАТЕГОРИЯ ЛЮБВИ
Болезнь — это всегда и обязательно излишек: тромб, опухоль, гнойник. По крайней мере, это так выглядит. Мы боимся себя растратить, растерять внутреннее тепло, и в отместку разгораются угли и начинает гудеть пламя — жар, судороги, пепел…
— Скажите, доктор, насколько это… серьезно?
Я хотел сказать «опасно», но вовремя спохватился, чисто подсознательное стремление спрятать голову в песок.
— Это серьезно. Лейкоз — это всегда серьезно, — в его глазах усталость и грусть. А может, просто привычное выражение лица.
— А точнее?
— Точнее? Точнее… — он опускает глаза и постукивает шариковой ручкой по столу. Скольким он вот так же объяснял, что жизнь уже почти… — Точнее, ей может помочь пересадка костного мозга. В принципе, это дает довольно высокую вероятность благополучного исхода. В противном случае, ну… несколько месяцев. Может быть, год.
Он поднимает на меня глаза. Я молчу.
— Я знаю, какие вопросы вы хотите задать, потому что их задают все. Почти все. Поэтому или запишите, или запомните, у меня не будет времени объяснять это второй раз. Теоретически такую операцию можно сделать и у нас в России, но… лучше все-таки не здесь. Обычно мы рекомендуем Германию, Израиль. Там очень неплохая статистика таких операций, а общее состояние медицины… Ну, вы понимаете. В Израиле это несколько дешевле, хотя общий уровень вполне сопоставим. Примерная стоимость порядка … тысяч долларов. Если у вас есть такая возможность в принципе, лучше не откладывать этого в долгий ящик. Поиски донора иногда занимают немало времени. Необходимые анализы и выписки мы вам подготовим. По-моему, все…
Ее белое лицо на белой больничной подушке. Испуганные глаза. В них небо и вся моя…
— Юра, Юрочка, а почему ты не на работе? Ты за меня не беспокойся, я в порядке, я себя вполне нормально чувствую. Ну…
На ее тумбочке горка апельсинов — наверное, друзья из института.
И я почему-то не могу на них смотреть — как на солнце. Слепит, и такой яркий свет режет глаза…
Как же нам быть теперь, когда счастье кончилось, а любовь только-только началась…
Я наклоняюсь и прижимаюсь к ее щеке — не хочу, чтобы она видела…
— Ты меня совсем не слушаешь. — Я чувствую по тону, как она неуверенно улыбается. — Ты у врача был? И что?
— Тебе можно помочь. Тебя можно вылечить, слышишь? Это он так сказал, доктор. А значит, так оно и будет, и чтобы никаких сомнений, понимаешь? Никаких… Вопрос только в деньгах, а значит, вопроса нет. Деньги будут. И будет столько, сколько надо. Просто поверь мне, и все. Если поверишь, все будет хорошо, я обещаю. Да?
И я чувствую, как она кивает своей плотно прижатой к моему плечу головой, и от этого с нее сползает косынка, прикрывающая…
— Все будет хорошо, малыш… Все будет замечательно…
Я уже знал, где взять деньги, уже понял. И сразу возненавидел себя. Сомневался ли я? Ни одной минуты. Ведь страсть — категория звериная, и ее пропасть, у которой нет дна.
А ведь всего-то навсего — категория любви…
ВЕРХОМ НА МЕТЛЕ
Я его нашел, того, которого правой — на пол. Помните? За час мы не только договорились, но и систему разработали определенную, и по датам скачек, и даже о процентах условились. Профессионалы…
По прикидкам выходило, месяца за четыре-пять можно реально рассчитывать на нужную сумму. Риск, разумеется, но выхода-то ведь другого все равно нет. Так что об этом можно было не думать. Ну а если уж очень невмоготу, вспомнишь Динины глаза и сползшую косынку.
Возможности у них, конечно, были серьезные. Ведь вариантов-то всего два: или прийти первым, когда от тебя этого не ждут, или проиграть на фаворите — другого нет. Если делать это все в лоб, тебя уже на второй-третьей скачке возьмут за жабры, и всю оставшуюся жизнь будешь на ипподром ходить только через кассу, как все. Когда выйдешь. Поэтому стратегию таких событий умные люди давно разработали, и она действовала. Сбои, само собой, случались, ну а где их нет? И потом, выхода не было все равно — я ж говорю…
Через пять недель необходимый аванс был у меня в руках, еще через четыре дня некое лицо перевело на счет израильской клиники требуемую сумму, и, как говорила в свое время одна популярная личность, процесс пошел.
Я смотрел вслед креслу-каталке, на котором ее увозили к самолету, и… Да, конечно, я надеялся, я даже почти верил, но видеть ее, Дину, такой и не испытывать сомнений… Не думать, что, может, в последний раз вижу ее живой, вижу — вообще… В тот момент и слезам бы не удивился. Но я стоял, как каменный истукан, и смотрел вслед самолету, рулившему к началу взлетной полосы, смотрел, как он разбежался и взлетел, смотрел, когда он уже исчез в небе, и, наверное, стоял бы еще не знаю сколько, если бы меня не взяли за локоть и я не услышал:
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)