Цимес - [50]
И нет этому конца…
А началось все с обычного театрального буфета.
— Простите, можно задать вам вопрос?
— Какой?
— Видите ли, мы тут поспорили, кто вам больше нравится: Онегин или Ленский? Чисто по-женски, а?
— Если по-женски, ни тот ни другой. Или вы в смысле вокала?
— Нет-нет, я совсем в другом смысле, вы совершенно правильно поняли. Так кто?
— А вы с кем поспорили?
— С Лешкой, простите, с Алексеем, так его зовут. И меня тоже. А вас?
— Значит, Алексей и Алексей. И где же он, этот ваш приятель?
— Так он это я и есть. И я тоже я, понимаете? Два в одном, представляете, как вам повезло?
— Ага, понятно. А тот второй такой же самоуверенный, как и вы?
— Ну что вы, гораздо больше. Я против него… Но вы так и не ответили на мой вопрос — кто?
— Пожалуй… Гремин. Да, конечно, Гремин. А вам? Наверное, Татьяна?
— Не угадали. Нам нравится Пушкин, Александр Сергеевич. А если серьезно… Как вас зовут, вы тоже так и не ответили.
— Катя.
— Вот вы и нравитесь больше всего — Катя…
Потом было много чего. В армии засчитывают день за три, год за три — это если война. А как засчитать день счастья? А если их, этих дней, набралось на целых два с половиной года, и каждый был, как первый и последний, как единственный.
— Знаешь, иногда я смотрю на тебя, особенно если долго не видела — ну, день или два, — и мне сразу плакать хочется. Почему?
— Это Бахти. Девятая степень божественной любви.
— Все-то ты знаешь… А почему девятая?
— Потому что, если любишь по-настоящему, оказываешься на девятом небе. Именно там.
— Сразу на девятом? А как же первые восемь?
— Они не считаются, и все. Кришнаиты знают в этом толк. И летчики, конечно, тоже.
— Конечно. Вы вообще немножко другие, не как все. Ну вот как будто знаете что-то такое, что обычному человеку неведомо.
— Потому что у нас ведь на целую степень свободы больше, чем у остальных, — это очень много. И если хоть однажды ее почувствовал, уже никогда не забудешь. А ты умница, ты все-все понимаешь. От тебя тепло и запах родной, хочется припасть и долго-долго не отрываться.
— Припадай, Лешенька, припадай сколько хочешь, и не на долго-долго, а навсегда.
— Навсегда не бывает. Навсегда — это только после смерти. Но ты не бойся, мы ведь с тобой и умрем в один день.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, и все. Иначе просто не может быть. Ну вот скажи, разве ты сможешь без меня жить? А я без тебя?
— Ты же знаешь, что нет. Я о таком даже думать не хочу.
Так все у них было просто и радостно. Встретились, словно только для этого на свет родились: для восторгов и тайны прикосновений друг к другу, вздохов, вздрогов — и до, и после, и во время, всегда. Рассказать об этом невозможно, а вспоминать невыносимо, потому что чем больше счастья, тем меньше времени на него отпущено. И кто объяснит — почему?
Катя была уже беременна Антошкой, она была на седьмом месяце, когда… Открыла дверь — два человека в военной форме, а дальше, как в замедленной съемке: вот они снимают фуражки, вот опускают глаза…
В тот же день, ближе к вечеру, родился Антошка.
— Ну что ты, Сережа, я так рада. Просто иногда трудно найти слова. Я уже давно… Мы уже давно… — Катя улыбается изо всех сил — ему, себе, Антошке, да хоть бы и канарейке этой — все равно, кому. Кеша слышит ее мысли, видит, как она старается. Колечко блестит на пальце, играет огнями, слепит…
Клетка так и осталась открытой, и никто, совсем никто этого не заметил.
Катя ушла укладывать Антошку. Она тихо сидела рядом и едва-едва, кончиками пальцев гладила его по голове, так же, как сам он еще совсем недавно гладил Кешу. Сережа курил на балконе почему-то очень долго и разговаривал с кем-то, вернее не разговаривал, а пел. Только молча, про себя и так тихо, что Кеша даже не сразу понял. Потом он решил, что это и не важно вовсе, ведь кому надо, тот все равно услышит.
Неубранные тарелки на столе погрустили немного и тоже начали переговариваться, к ним присоединились недопитые бокалы. Все были немного озадачены, никто толком не понимал, что произошло, но осадок остался какой-то странный, нехороший. Подумав, Кеша гордо отвернулся от стола: вот еще, не хватало ему с посудой разговаривать. Легче и проще всего было бы, конечно, с Антошкой — если не поболтать, то помолчать-то уж точно. А может, и спеть вместе, дуэтом — человек и птица, что в этом такого? Он уже знал, что будет дальше: Сережа вот-вот отправится в ванную, он любит долго стоять под душем, шуметь водой, фыркать. Потом заглянет в детскую, и оттуда выйдет Катя. Она положит голову ему на грудь и руки на плечи, прижмется и скажет, как всегда беззвучно: спаси, сохрани, защити нас. Интересно, кому? А вот Сережа ничего не скажет, только обнимет ее сильными руками и уведет в спальню на всю долгую-долгую ночь.
Улететь, что ли? И клетка открыта, и балконная дверь приотворена, и вечер ясный. Тополь тоже совсем близко — взмахнул крыльями раз, другой и затерялся в листве. Тут Кеша вспомнил про кота, но сказал себе, что кот этот — животное гордое и разумное и уж никак не станет охотиться за маленькой и, можно сказать, знакомой птицей. Не зря же они все последние дни переглядывались друг с другом через окно и этот осенний стеклянный воздух. Пожалуй, любопытно было бы проверить. Удивляясь собственной храбрости, он вышел из клетки, слетел на пол, заперебирал лапками по направлению к балкону, подошел к самой двери — еще один, последний шаг и свобода. Кеша прислушался. Из спальни доносились какие-то странные звуки, будто кто-то скрипит, или плачет, или стонет, или все вместе. Почему-то он решил, что если плачет, то Катя, а вот скрипит и стонет, конечно же, Сережа. Ну да бог с ними, что же теперь делать, они большие, умные, сами разберутся. Не может же он один за всех беспокоиться, у него своих собственных дел вон сколько накопилось. Из Антошкиной комнаты долетали и, крадучись, исчезали в конце коридора едва слышные всхлипы, один за другим, чередой, вдох-выдох, вдох-выдох. Их-то Кеша понял сразу, он знал, что мальчик один в темноте боится и, если вдруг просыпается посреди ночи, начинает плакать — горько, неслышно, без слез, пока не уснет. Все потому, что Сережа решил вырастить из него настоящего мужчину, так он сказал. Что это такое, Антошка еще не совсем понял, но слова запомнил. Он вообще-то все очень даже хорошо понимает, может, даже больше, чем надо, и запоминает тоже, вот только не говорит. Пока не говорит.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Валенсия мечтала о яркой, неповторимой жизни, но как-то так вышло, что она уже который год работает коллектором на телефоне. А еще ее будни сопровождает целая плеяда страхов. Она боится летать на самолете и в любой нестандартной ситуации воображает самое страшное. Перемены начинаются, когда у Валенсии появляется новый коллега, а загадочный клиент из Нью-Йорка затевает с ней странный разговор. Чем история Валенсии связана с судьбой миссис Валентайн, эксцентричной пожилой дамы, чей муж таинственным образом исчез много лет назад в Боливии и которая готова рассказать о себе каждому, готовому ее выслушать, даже если это пустой стул? Ох, жизнь полна неожиданностей! Возможно, их объединил Нью-Йорк, куда миссис Валентайн однажды полетела на свой день рождения?«Несмотря на доминирующие в романе темы одиночества и пограничного синдрома, Сьюзи Кроуз удается наполнить его очарованием, теплом и мягким юмором». – Booklist «Уютный и приятный роман, настоящее удовольствие». – Popsugar.
Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)