Цимес - [24]

Шрифт
Интервал

— Хочешь спросить, как мне было? С тобой?

— Зачем? Но ты все равно скажи.

— Мне было — улет. Ты же летчик. И вообще — счастливчик. У тебя есть все, что ты любишь. Ну почти…

— Ты запомнила? Мы ведь совсем не были знакомы вчера, просто два чужих человека, и все. Почему?

Она не ответила.


В Санта Маргарита я рассказал ей о Ро — не знаю зачем. Наташа молчала, отвернувшись, и молчанье было таким долгим, что я почти успел пожалеть.

— Спасибо тебе, Счастливчик. Немногих помнят ТАК.

Мне не стало легче, нет. Мне стало — спокойнее. Ведь теперь если со мной что-то случится — Наташа знает и, значит, будет помнить вместо меня. И тогда Ро не придется умирать снова.

Она так и не повернула голову. Солнце стояло как раз за моей спиной, и на него было просто невозможно смотреть — а почему же еще?


Мы бродили по крутым узким улицам, держались за руки, и Наташа разговаривала со всем, что видела, а оно оживало и улыбалось ей в ответ. И вместе со мной удивлялось — разве в одном человеке может быть столько души?

Она все-таки пошла в воду — прямо в шелковых крохотных трусиках, обвязав грудь своим алым шарфом. И само море улыбалось ей в эту минуту.

Возвращались мы уже затемно. День пролетел размытым солнечным пятном на мокром, словно сразу после дождя, асфальте. Почти всю дорогу Наташа просто спала, положив голову мне на плечо и уютно свернувшись на сиденье калачиком. Она умела и это тоже. Перед тем как выйти из машины, я чуть было не спросил: «Скажи, где ты была раньше?»

И она бы мне ответила: «Какая разница? Зато теперь я точно знаю, что не ошиблась. А еще — что имя Счастливчик ужасно тебе подходит».


Это все могло бы быть, могло бы случиться, но вышло по-другому. Желтый вечер вытек из бутылки и превратился в такую же желтую ночь. Ну и что? Думаете, вино нужно, чтобы избавиться от одиночества? Нет, вовсе нет. Но одиночество приносит с собой пустоту. Сама по себе она не страшна, но как только ты пытаешься ее заполнить, делается все хуже и хуже, просто невыносимо.

И тогда пустота становится — кричащей…


Мы лежим и изучаем друг друга — медленно.

— Ты улыбаешься, верно?

— Да. Но как ты увидела? Ведь темно.

— Сама не знаю. Здорово, да?

— Скажи, как ты жила раньше?

— Я жила без тебя, но всегда верила. И ждала — как все.

— Верила в кого? И где он — твой бог?

— Он внутри. Но верила я в себя и, конечно, в тебя.

— А я сейчас верю только тебе. Хочу верить. А вот себе — нет. Почему я верю тебе, Наташа?

— Не знаю. А что в этом странного?

— Это странно для меня. И совсем на меня не похоже.

— Ты слишком поглощен прошлым, и это лишает тебя сил в настоящем.

— Но настоящее вырастает из прошлого — всегда. Как же быть?

— Может, просто радоваться — сейчас, в эту минуту.

— Это то, что дает тебе силу?

— Это помогает преодолевать боль, которая есть всегда. Счастливчик, я ужасно хочу спать. Обними меня, а?


Все эти дни я почти не пил. Наверное, мне просто было некогда — она, Наташа, занимала все мои мысли. Оставались только редкие бокалы по вечерам, и тогда она просто отводила глаза. А днем я показывал ей город, соединивший для меня все самое главное в жизни: море, небо, Наташу и Ро.


День ее отъезда приближался, но мы почему-то об этом не вспоминали. Оба. По крайней мере вслух. Только мои ласки становились все жестче — чтобы дольше помнила, только тело мое уже тосковало по ее телу. Пустота вернулась. Да и исчезала ли она вообще?

Всего-то и надо было предложить ей поменять билет или просто порвать его в клочья. Но я не мог, если вы понимаете, о чем я.

Вместо этого я напился. Напился — это громко сказано, всего-то пара бокалов. Ну ладно — почти бутылка. Виски. Это было так просто — зайти в бар, где тебя хорошо знают. Да и кто мне может указывать, что можно, а чего нельзя.

И я ведь так похож на свою мать…


Ее и мое молчанье летели навстречу и разбивались друг о друга, как две холодные стеклянные птицы. Оказывается, все эти дни я жил с совершенно чужим человеком. И откуда эта упрямая складка в уголках рта? Наверное, я просто не замечал ее раньше…

Она угадала мои мысли. Достаточно было один раз поднять на меня глаза. Она сделала это и снова услышала то, о чем я не хотел молчать.

Тогда она просто повернулась и пошла собирать свои вещи. А я стоял и пытался удержать слова, которые рвались наружу, ведь она должна, обязательно должна была их услышать. Иначе…

— Я люблю тебя, Наташа!


Она даже не попыталась не заплакать.

И что дальше?


— Я знаю. Я все-все знаю.

— Откуда?

— У нас же все одинаково. У нас жизнь одна на двоих.

— Почему же ты молчала — так?

— Именно поэтому. И потому, что сначала — ты.

— И что теперь с этим делать, как ты думаешь?

— Ничего. Жить.

— Ты не должна уезжать. Ты ведь тоже этого не хочешь, я знаю. Останься, хотя бы ненадолго, а потом мы можем полететь туда вместе, в эту твою Канаду. Аванти ведь отлично умеет летать. Я не буду больше пить — никогда. Я же Счастливчик, и теперь у меня есть все, что я люблю, — без почти. Ну?

— Хорошо…

— Помнишь, ты обещала называть меня так до тех пор, пока я…

— Тс-с-с… Подожди до утра, ладно? А сейчас — пойдем спать, уже поздно.

— Наташа, я обещаю, слышишь?

— Конечно, слышу. Ну пойдем же, утро вечера мудренее…


Рекомендуем почитать
Дешевка

Признанная королева мира моды — главный редактор журнала «Глянец» и симпатичная дама за сорок Имоджин Тейт возвращается на работу после долгой болезни. Но ее престол занят, а прославленный журнал превратился в приложение к сайту, которым заправляет юная Ева Мортон — бывшая помощница Имоджин, а ныне амбициозная выпускница Гарварда. Самоуверенная, тщеславная и жесткая, она превращает редакцию в конвейер по производству «контента». В этом мире для Имоджин, кажется, нет места, но «седовласка» сдаваться без борьбы не намерена! Стильный и ироничный роман, написанный профессионалами мира моды и журналистики, завоевал признание во многих странах.


Вторая березовая аллея

Аврора. – 1996. – № 11 – 12. – C. 34 – 42.


Антиваксеры, или День вакцинации

Россия, наши дни. С началом пандемии в тихом провинциальном Шахтинске создается партия антиваксеров, которая завладевает умами горожан и успешно противостоит массовой вакцинации. Но главный редактор местной газеты Бабушкин придумывает, как переломить ситуацию, и антиваксеры стремительно начинают терять свое влияние. В ответ руководство партии решает отомстить редактору, и он погибает в ходе операции отмщения. А оказавшийся случайно в центре событий незадачливый убийца Бабушкина, безработный пьяница Олег Кузнецов, тоже должен умереть.


Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

Ремонт загородного домика, купленного автором для семейного отдыха на природе, становится сюжетной канвой для прекрасно написанного эссе о природе и наших отношениях с ней. На прилегающем участке, а также в стенах, полу и потолке старого коттеджа рассказчица встречает множество животных: пчел, муравьев, лис, белок, дроздов, барсуков и многих других – всех тех, для кого это место является домом. Эти встречи заставляют автора задуматься о роли животных в нашем мире. Нина Бёртон, поэтесса и писатель, лауреат Августовской премии 2016 года за лучшее нон-фикшен-произведение, сплетает в едином повествовании научные факты и личные наблюдения, чтобы заставить читателей увидеть жизнь в ее многочисленных проявлениях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


От прощания до встречи

В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.


Прощание с ангелами

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)