Цимес - [12]
— Са-а-а-ша-а! Опять?
— Опять, да, опять… Я вообще-то совсем не это спросить хотела. Чего сразу кричать-то?
— Не кричу я. Мужчины вообще не кричат, потому что мужчины. Спрашивай, ну?
— Ладо… — она морщит нос и задумывается. — Я не знаю, как сказать… Ну вот правда, что есть такие люди, которых обижать все время хочется?
— Как это — все время обижать? Не понимаю…
— Попробуй вспомнить, может, встречался тебе такой человек… не то чтобы враг тебе или раздражал сильно — нет. Просто человек, обычный, слабее тебя, но неплохой, да, неплохой… А тебя вот так и тянет ему… Ну не знаю… что-то плохое сделать, обидеть, насолить, понимаешь? Встречался, нет?
Я фыркаю и уже хочу ответить ей что-то резкое, но тут вспоминаю… Вспоминаю одноногого Гочу. Маленького одноногого Гочу из параллельного класса.
Он вместе с родителями приехал в наш город из какой-то горячей точки, у него не было половины левой ноги. Вместо нее протез. Но не в этом дело. Странный был парень, то в друзья набивался, то враждовал со всеми сразу, никого не признавал. Очень был странный парень. Почему-то его всегда жалко было. Не потому что одноногий, а — просто. Жалко, и все тут. Может, потому, что сам он жалкий был, хоть и дрался с нами, и все такое. А вот было в нем что-то… Как будто виноваты все перед ним, что ли. И когда за драку, в которой ему же больше всех и досталось, его исключили из школы, все вздохнули с облегчением. И я тоже. Потому что — чужой. Хотя и жаль его было, конечно, но… не до конца, что ли.
И я рассказываю Сашеньке про Гочу, но она перебивает, мотает головой и слушать не хочет.
— Я совершенно не об этом! Не про «жаль не до конца». Про это всем известно, чужой — он чужой и есть. Я совсем про другое.
Она останавливается и несколько секунд молчит, подыскивая слова.
— Вот представь, идешь ты по улице, холодно, дождливо, осень. И знаешь, что всего через несколько минут окажешься дома, в тепле и сытости, и про погоду эту мерзкую даже не вспомнишь. И вдруг видишь, как у стены дома, прижавшись к водосточной трубе, под проливным дождем, сидит бездомный котенок. Голодный, замерзший и несчастный. И тебе его сразу же жалко. Инстинктивно, правда? Тебе его отогреть хочется, накормить, за пазуху посадить, так ведь?
— Ну?
— Я и говорю… Но даже если тебе все равно — и так бывает — прошел мимо и забыл, мало ли бездомных котят, всех ведь не отогреешь.
— Всех точно не отогреешь, правда.
— И тут, то ли оттого, что котенок этот, это создание божие, уж слишком жалобно на тебя глядит, то ли оттого, что ты знаешь — помочь ему все равно не сможешь, вот тут ты этого самого котенка со злости-то и пнешь ногой — п-ш-ш-шел вон, тварь бездомная… И вовсе не потому, что ты маньяк какой-то или по природе своей жестокий — нет. И не только потому, что чувствуешь свое бессилие, знаешь, что жизнь все равно сильнее тебя. Нет, есть еще что-то, понимаешь? Этот котенок слишком уж жалок, слишком — просящ. Не трагедия, а словно карикатура на трагедию. Но и это еще не все. Есть, есть в глазах у него, на самом дне, некая неприятная тебе мысль, чувство превосходства, вывернутое наизнанку, — ага, вот ты идешь весь из себя такой теплый и всеми любимый, а я тут подохну у этой трубы, прямо здесь, и дворник утром меня дохлого подберет и на помойку выбросит. И пусть, пусть, зато тебе — мучиться этим воспоминанием всю жизнь. Не то чтобы ночей не спать, но, как привкус такой неприятный во рту или озноб — вдруг, в жаркий день, если вспомнишь. И так тебе и надо… — она вздыхает. — И как тут ногой-то не пнуть, а? Скажи на милость?
— Ты… Ты что говоришь вообще, а? Ты думаешь, я не понимаю, о чем ты? То есть я не знаю о чем, но не о кошках, не о котятах. Немедленно рассказывай все! Все! Говори, слышишь!
Но тут Сашенька замолкает и улыбается, будто сама себе, будто что-то вспомнила, что только ей известно и больше никому.
Совсем никому.
Совсем…
Я ведь уже сказал, да, что было с ней все совсем как у всех, она влюбилась. Просто по-детски влюбилась, безумно, то есть — без ума. Правильно, в того самого Ч., круглого, седого, хитроглазого. С точки зрения двадцатидвухлетнего грузинского парня, с моей точки зрения, в полное ничтожество. Сначала я даже верить не хотел, понять этого не мог. А потом… Потом я, Ладо, стал ее охранять и оберегать, утешать тоже стал — кто скажет, почему? Я и сам не знаю, сам себе не могу ответить, как такое могло случиться. Это позже, много позже мне пришло в голову, что любил я ее уже тогда…
Впрочем, я и сам был мальчишкой, иначе все могло закончиться совсем-совсем по-другому. Так по-другому, что вы бы ничего этого сейчас не читали, а Сашенька… Хотя нет, не буду я догадки строить. Что было бы, если бы… Не буду. Случилось то, что случилось, и так, как случилось.
Он был у нее первым. Первым мужчиной в ее неполных восемнадцать лет. Я сейчас не об уголовном кодексе, разнице в возрасте — это ладно. Но она оказалась в полной его власти, абсолютной. Как он это сделал и почему она ему позволила… Не знаю, до сих пор не знаю, а только Сашенька буквально таяла от одного его мимолетного недовольного взгляда. Только что руку не целовала. А может, и целовала, не знаю. Какие секреты ему были известны и что он сумел в ней увидеть и раскрыть… Я его ненавидел.
В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.
Девятнадцатилетний Фёдор Кумарин живёт в небольшом сибирском городке. Он учится в провинциальном университете, страдает бессонницей, медленно теряет интерес к жизни. Фёдор думает, что вокруг него и в нём самом существует лишь пустота. Он кажется себе ребёнком, который никак не может повзрослеть, живёт в выдуманном мире и боится из него выходить. Но вдруг в жизни Фёдора появляется девушка Алиса, способная спасти его от пустоты и безумия.
В повести «Ана Ананас» показан Гамбург, каким я его запомнил лучше всего. Я увидел Репербан задолго до того, как там появились кофейни и бургер-кинги. Девочка, которую зовут Ана Ананас, существует на самом деле. Сейчас ей должно быть около тридцати, она работает в службе для бездомных. Она часто жалуется, что мифы старого Гамбурга портятся, как открытая банка селёдки. Хотя нынешний Репербан мало чем отличается от старого. Дети по-прежнему продают «хашиш», а Бармалеи курят табак со смородиной.
Учительница английского языка приехала в США и случайно вышла замуж за три недели. Неунывающая Зоя весело рассказывает о тех трудностях и приключениях, что ей пришлось пережить в Америке. Заодно с рассказами подучите некоторые слова и выражения, которые автор узнала уже в Калифорнии. Книга читается на одном дыхании. «Как с подружкой поговорила» – написала работница Минского центра по иммиграции о книге.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)