Циклон - [92]

— Рядовые, и лейтенанты, и капитаны там есть, — заметив его взгляд, пояснил председатель сельсовета. — Тяжелый у нас фронт проходил…

— Много прочерков…

— То безымянные. Без документов находили мы их на полях. Но ведь они же были, жизнь-то отдали?

Молча прислушивались к разговору молодые солдаты. Сосредоточенными становились их мокрые чистые лица.

Пробираясь по залитой улице с грузом людей на борту, на одном из огородов заметили старичка, — простоволосый, барахтался он в воде, хлопотал возле полувывернутой потоком пышнокронной яблони в рясных зеленых плодах. С обрывком стального троса в руках старик что-то мудрил у ствола, видимо, хотел привязать яблоню тем тросом к крепкому телефонному столбу.

— Буйку, сад привязать хотите? — весело воскликнул Лукавец. — Ну, что за человек!.. Сколько садов, и не таких, как ваш, поплывет нынче в море!

Солдаты уже брели к старику. Он смотрел на них как-то просительно, блаженно, а посиневшие на холоде губы морщились улыбкой или плачем. Не сопротивлялся спасателям, только обрывок троса никак не хотел выпустить из закоченевших рук. Худой он был, костлявый, и нести его было совсем легко, солдаты бережно, как ребенка, подали на амфибию это старческое тело, в котором еще каким-то чудом держался незахолодевший дух жизни. Затиснутый между женщинами и детьми, постепенно отогреваемый ими, он до самого места, куда причаливал их ковчег, со старческой растерянной улыбкой ласково смотрел на солдат — то на узбека, то на якута, которые на руках своих подняли его на амфибию, с благодарной расслабленностью смотрел, а посиневшие губы все время повторяли растроганно и ласково:

— Славные робьята… Файнi легiники… Хоррошие робьята…

Вода и впрямь прибывала, Лукавец не ошибся в своих прогнозах. С околицы села видно, как дальше, со стороны реки, свирепствует стихия. Не подступиться туда! Гонит бурелом, несет подхваченный где-то в верховьях скот, — только рогатые головы, выныривая на быстрине, как знаки отчаянья, торчат из воды… Белоголовый бычок, которому удалось выбиться из быстрины, завидев амфибию с людьми, поплыл прямо на нее.

— Давай, давай, браток! — кричали ему солдаты. — Не сдавайся!

Видно было, как он, приближаясь к амфибии, натужно перемалывает, толчет воду передними ногами, и глаза напряглись упрямо, в них как бы собралась вся его молодая воля к жизни.

Кирпичный клуб, куда свозили людей с самого рассвета, начало тоже заливать, загнало всех наверх, на площадку, которую создали, разобрав крышу. Сюда теперь подлетали вертолеты, снимали людей — в первую очередь забрали малышей и больных, эвакуированных из больницы, в том числе женщину, которой подошло время родить. Тем, что оставались, с вертолетов бросали тюки фабричных одеял и мешки с хлебом, еще теплым, неостывшим после горячих печей хлебозавода.

Деды старые, принимая хлеб с вертолетов, не спеша делили его, раздавали, соблюдая справедливость.

— Чего вы плачете? — заметив слезы на глазах у дедов, посмеивались лоботрясы. — Все законно!

— Слезы близко, потому и плачут, — сказал один форсистый, в ярком свитере. — Кинули им по буханке хлеба без консервов, и уже они растрогались…

Старые женщины набросились на него:

— Чего плачем? Потому что в прежние времена, когда такая беда, даже и меньше, то уже — берите торбы и идите по миру… А сейчас он тебе с неба подает еще теплую буханку…

— Да ведь законно!

— Потому и плачем, что законно, что по-людски с нами…

Наверное, и в безалаберных душах после этого что-то все же шевельнулось. Потому что, когда амфибия готовилась к отправке в очередной рейс на отдаленные фермы, эти же местные хлопцы сами вызвались сменить амфибистов:

— Отдохните! Погрейтесь! Пусть и мы испробуем службу морскую!..

Солдаты от передышки отказались, но нескольких добровольцев себе в помощь взяли — вместе с новичками на борту и отчалили от клуба.

XIX

В школе, где размещена киногруппа, шум, гам: классами завладела детвора. На второй план оттеснены труженики десятой музы. Вуйне Доминике с воспитательницами хватает забот с малышами, чаем горячим отпаивает их после ночи, уговаривает самых крикливых:

— Слушайте, дети, что со мной приключилось…

А с нею, собственно, ничего и не приключалось. Затопило огород с картофелем, залило ночью погреб — и все тут.

В одной из классных комнат, забившись в угол, дрожит окруженная детьми дикая горная серночка. Трепетное, пугливое создание, она, впрочем, позволяет детям дотронуться до нее, некоторым удается даже погладить эту юную тонконогую жительницу гор. Серночка тоже с помощью вертолета попала сюда. Такой уж день — все перепуталось, обернулось необычностью: кому суждено было умереть во время паводка — его нельзя было похоронить, негде было выкопать могилу, забирали на небо. И кому суждено было родиться, первый крик того новорожденного тоже прозвучал в это утро вверху над водами — в кабине вертолета, снявшего беременную женщину с крыши сельского клуба. В воздухе, над бушующей стихией, отдавались и принимались команды, выслушивались первые благодарности и первые нагоняи тоже… Дикую серночку с гор несло на копнушке сена, потоком прибило сено вместе с пассажиркой к кустам, с берега видно было, как подошел к ней вертолет, выбросил лесенку… Молодой офицер, спустившись, улучил момент, и вот уже дикое, пугливое созданьице жмется к нему. Казалось бы, должно испугаться грохота мотора, отпрянуть от человека, а оно не бежит, — стихия страшнее! — доверчиво льнет к человеку, дается в руки, ведет себя так, словно выросло в хате лесника, близ людей.