Цифровой журнал «Компьютерра» 2014 № 06 (211) - [4]
С пользователями всё ясно, а как насчёт самой Yahoo!? Зачем Марисса Майер скупает подряд все, что только шевелится под цифровым солнцем талантливого и перспективного? Ответ, я думаю, кроется в имени, которое давно уже прикрепилось к флибустьерской практике Yahoo!: ACQUIHIRE (aquire + hire), то есть поглощение, которое делается не столько ради продукта, сколько ради найма желанных сотрудников!
Осталось только понять, каким образом Марисса Майер отбирает стартапы для поглощения. Здесь как раз всё очень прозрачно: достаточно посмотреть на послужные списки сотрудников съеденных компаний! Кевин Ченг (который из Incredible Labs) в своё время занимался разработкой... Yahoo Pipes! Какул Сривастава (что вы, в самом деле: замечательная индийская девочка!) — вообще птенец гнезда Yahoo!, заведовавшая в своё время всем направлением Flickr.
Ну и так далее. Для тех, кто ещё не догадался: Марисса Майер собирает обратно под родной зонтик Yahoo! всех самых талантливых и гениальных сотрудников, которые по той или иной причине не поладили с прежним руководством и ушли на вольные хлеба. В этом и есть сокровенный смысл безудержного глотательного рефлекса Yahoo!
Достойная, надо вам сказать, ученица Иосифа Виссарионовича («Кадры решают все!») эта Марисса Майер. Забавно будет посмотреть, в какой мере усвоила блестящая амазонка и обратную сторону диалектики вождя («Незаменимых людей у нас нет!») :-).
[От редакции. Схожие наблюдения см. в компьютерровском материале Игоря Емельянова.]
Google Glass: техника втирания очков в эпоху постдарвинизма
Лёха Андреев
Опубликовано 05 февраля 2014
А вы заметили, что в последнее время стало гораздо меньше содержательных новостей про «Гулаг»... ой, извините, трудно мне произнести гуингнгнмское слово «Гуглгласс» без запинки. Короче, про те волшебные очки, о которых нам весь прошлый год жужжала пресса. А нынче что? Лишь однообразные попытки выжать слезу из демшизы — я имею в виду истории про то, как три с половиной ботаника несправедливо пострадали за использование революционного девайса в приличных местах.
Означает ли это, что реальная, то есть технологическая революционность носоносимого гаджета уже выдохлась? В конце концов, Wave и ещё с десяток гуингнгнмских инноваций отбросили коньки вскоре после красивых презентаций. Но как же тогда объяснить, что целый ряд других хайтек-компаний тоже переквалифицировались в окулистов и тоже трясут на выставках своими двойными лорнетами?
Задаваясь таким вопросом, я понимаю, что надо бы хлопнуть себя по лбу. Потому что сам вопрос происходит из неверной посылки, из такого детского представления о мире, где каждое изобретение из разряда «такого ещё не было» обязательно должно перевернуть мир или хотя бы немного способствовать прогрессу.
Но такая очевидная судьба грозит изобретениям только в специфических условиях. Что-то типа мировой войны, причём воюющие державы должны иметь изрядный ресурс, чтобы разыграть дарвиновский отбор в реальном времени. Сороковые годы, ракеты фон Брауна. Неприятный пример, однако же трудно отделаться от ощущения, что полувековая космическая гонка России и Америки, подбросившая людей аж до Луны, являлась побочным эффектом военных инноваций одного фашиста.
Чем отличается конкуренция в мирное время? Ну, примерно тем же, чем смертельный вирус отличается от червя-паразита, который не убивает хозяина сразу, поскольку из живого можно вытянуть больше ресурсов. Потому и новые изобретения не сразу оказываются приняты к использованию — ведь «польза» становится понятием многополярным. Иная овчинка хоть и греет, но выделки не стоит: электромобили уже полвека обещают стать массовым транспортом, но не становятся. Объяснению таких тонкостей посвящена специальная послевоенная религия под названием «экономика». Я же перейду сразу к третьему агрегатному состоянию социума: супермирное время, век перепроизводства, когда штамповать гаджеты так же легко, как выпекать печенье. В таких условиях дешёвого разнообразия понятие «пользы» вообще может испариться; выбрать между двумя смартфонами легко, а вот между двумя сотнями? Поэтому отбором начинают управлять медианеврозы; крутость — просто предмет всеобщего соглашения, не требующего объективных преимуществ.
Эволюционная теория только недавно подошла к пониманию таких явлений. Самого Дарвина они очень удивляли. Приплывает он на тропический остров, а там полно невероятных рыб и птиц, которых нигде больше нет. Причём рыбы — совершенно кислотных раскрасок, а птицы — с во-о-о-о-о-от таким хвостами. Никакой пользы от таких хвостов нет, и даже наоборот — одно неудобство. Где же борьба, где отбор самых совершенных?
Последователи Дарвина пока не сошлись в объяснениях. Некоторые считают, что длинный павлиний хвост является прямым «диагнозом» неких внутренних качеств самца, существенных для отбора. То есть, выбирая самого хвостатого, самка выбирает самого здорового — хотя и не знает об этом. Другие же эволюционисты полагают, что у природы действительно могут быть бесполезные решения: просто потому, что они однажды закрепились в популяции. Ричард Докинз в книге «Слепой часовщик» довольно элегантно объяснил такие феномены лавинообразным эффектом положительной обратной связи, что приводит к победе «вкусов большинства» безо всякого практического смысла. И это касается не только генетического кода павлиньих хвостов, но и человеческой одежды, и популярной музыки, и книг: «Похоже, что это факт: многие люди купят запись только лишь по причине покупки (или вероятности покупки) этой записи большим количеством других людей».
