Цицерон - [192]
Существует, наконец, точка зрения, что это трактат атеистический>{65}, но Цицерон, боясь общественного мнения, укрылся под личиной Котты и в конце лицемерно уверяет читателя, что сам он с Котгой не согласен. Но и это мнение кажется мне невероятным. В Риме всегда была полная свобода слова. Обвинений в безверии, столь частых в Афинах, в Риме и не слыхивали. Нельзя было совершать кощунство, то есть открыто издеваться над обрядами, разбивать статуи богов, но думать и говорить можно было все, что угодно. И римляне издревле пользовались этим дозволением. У колыбели римской науки и культуры стоял Полибий, который прямо пишет, что религия — искусная выдумка ловких политиков. А современники Цицерона читали, перечитывали и конспектировали Полибия. Первый римский поэт Энний в ранних своих произведениях держался той же точки зрения. Ее проповедовал друг Сципиона Младшего, сатирик Люци-лий. Он даже называет царя Нуму, основателя римской религии, обманщиком. Оба эти поэта были классиками римской литературы и жили в век гораздо более набожный и религиозный. А тут вдруг нам говорят, что Цицерон испугался. Притом он не выступал открыто на площади. Он писал для узкого круга просвещенных людей. Нет, в это невозможно поверить. И потом. Цицерон был автором мистического «Сна Сципиона», который так поразил Гофмана. Всего несколько месяцев тому назад он написал диалог, который обратил к Богу Августина. Вероятно ли, чтобы атеист и скептик мог создать произведение, способное обратить к религии такого человека, как Августин? Наконец, несколько позже, уже после гибели Цезаря, Цицерон пишет трактат «О дружбе», где опять высказывает уверенность в бессмертии души и посмертном блаженстве. Как примирить все это?
У меня совсем другой взгляд на «Природу богов». Я бы сравнила ее с «Бунтом» Ивана Карамазова, написанным великим христианином Достоевским. Достоевский не упражнялся в красноречии, не хотел в увлекательной форме изложить перед читателем различные философские идеи. С другой стороны, он не боялся и не прятался под маской Ивана. Нет. Он мучительно хочет найти ответы на вопросы Ивана. И — не находит. Так же и Цицерон хочет опровергнуть Котгу — и не может. Достоевский написал «Бунт» после гибели своего ребенка, трехлетнего Алеши. Между «Законами» и «Природой богов» Цицерона лежат гражданская война, поля Италии, Греции, Африки и Испании, заваленные трупами римлян, гибель Республики и смерть Туллии. Однажды с его губ сорвалось в те страшные дни признание: «Раздумывая о тех превратностях, которыми меня так безжалостно пытала судьба, я порой теряю веру в добродетель», то есть в мировую справедливость, а значит, в благость Творца (Tusc., V, 3), Его душа прошла через горнило сомнений, и плод этих сомнений — диалог «О природе богов».
Только осенью 45 года Цицерон наконец появился в Риме. Он очень изменился. Горе согнуло его. Одному другу он писал: «Я навек утратил веселость, которой скрашивал наше грустное время». Другому он говорит: «Моя веселость и жизнерадостность, которые тебе особенно нравились, исчезли навек» (Fam., XII, 40, 3; IX, 11). В одном философском трактате тех лет он описывает различные движения человеческой души. О горе он говорит так: «…это пытка… смерть заживо. Она терзает душу, выедает ее… Не в нашей власти забыть. Оно нас терзает, мучит, язвит, жжет огнем, не дает дышать» (Tusc., III, 27; 35). Несомненно, это рассказ о его собственном состоянии. Ни разу до самой смерти он не решился назвать свою утрату по имени. Он никогда не сказал: «У меня умерла дочь» или «Я потерял мою Туллию». Он говорил: «Меня постиг ужасный удар судьбы», «На меня обрушилось лютое горе». Видно, рана так и не затянулась и всякое прикосновение к ней жгло его огнем. Но надо было возвращаться к привычной, такой постылой теперь ему жизни. А между тем в Риме происходили важные события.
В столицу вернулся наконец диктатор. Пламя гражданской войны полыхало с яростной силой. Не успевал Цезарь потушить его в одном месте, как оно вспыхивало в другом. Из Италии оно перекинулось на Балканы, с Балкан — в Африку, из Африки — в Испанию. Казалось, этому не будет конца. Во главе повстанцев в Испании стояли теперь сыновья Помпея. Наконец даже гуманный Цезарь потерял терпение и решил потопить восстание в крови. Он объявил, что милосердие его истощилось и всякий, поднявший на него меч, будет беспощадно убит. Кончилось все кровавой резней при Мунде. Говорят, слышались только слова: «Коли и бей!» Оба Помпея бежали. Их гнали, как диких зверей. Старшего отыскали где-то в глухих лесах, отсекли ему голову и принесли ее Цезарю. Младший бесследно исчез. Впоследствии он стал во главе корсаров и приобрел славу Робин Гуда. Наконец-то Цезарь мог вздохнуть спокойно. Война кончилась. Можно было пожинать плоды успеха. Осенью 45 года почти одновременно с Цицероном победитель вернулся в свою столицу.
