Цицерон - [165]
Казалось бы, какие тут могут быть колебания? Разве Цицерон в течение всей своей жизни не защищал Республику? Он любил ее больше всего на свете, он готов был всем ради нее пожертвовать, и вот сейчас, когда его Республике угрожал жестокий враг, который намеревался силой уничтожить все законы, он вдруг заколебался? Что за странность! Все это так. Но дело в том, что волею судеб Республику защищал Помпей, тот самый Помпей, который десять лет ее расшатывал, который был триумвиром и зятем Цезаря. Никто ему не верил и все боялись, что вместо борьбы за свободу будет война за царство между двумя удачливыми вождями. Вот что делало положение особенно трагичным и всякую борьбу безнадежной. Цицерон рассказывает, что в эти страшные дни приехал к нему его старинный приятель Сервий Сульпиций. То был интеллигентнейший человек, тихий, кроткий и честный, замечательный юрист, ученый со светлым умом. Сейчас Сервия как подменили. Он рыдал, как ребенок, рыдал так, что Цицерон, по его словам, опасался, что кончится вся влага у него в организме. Сквозь слезы он бормотал только одно — два тирана борются за власть и «победа каждого из них ужасна» (Att., X, 14).
То же самое думал Цицерон. «Ни у одного из них нет цели, чтобы хорошо было нам — оба хотят царствовать» (Att., VIII, 11, 2). Поэтому, говорит он, «у меня есть от кого бежать, но не за кем следовать» (Att., VIII, 7, 2). И все-таки Цицерон решил до конца защищать Республику, а значит, встать под знамена Помпея. Этот выбор, говорил он Аттику, не сулил даже слабой надежды на счастье. Впереди только мрак и отчаяние. «Если нас победят, мы будем проскри-бированы. Если победим мы, то все равно станем рабами. Что же ты думаешь делать, спросишь ты. То же, что и скотина, — если стадо распугать и оно разбежится в разные стороны, то каждая скотина находит тварей своей породы. Как бык за стадом, я последую за честными людьми… даже если они бегут в бездну» (Att., VIII, 7, 7).
Странное чувство внушал ему в то время Цезарь. Не гнев, не возмущение, а какую-то странную жалость. «Безумный, жалкий человек, который никогда не видел даже тени прекрасного! Все это он делает, по его словам, ради своего достоинства. Но разве достоинство не там, где порядочность? А разве порядочно… занимать города сограждан, чтобы проложить путь к захвату родины?.. И совершать еще шестьсот других преступлений,
чтобы овладеть величайшей из богинь, Тиранией.
…Клянусь, я предпочел бы тысячу раз умереть, чем хоть раз замыслить что-либо подобное… Такое желание, по-моему, это горшее несчастье, чем быть прибитым ко кресту. Есть только одна вещь на свете еще хуже — добиться венца таких желаний» (Att., VII, 11, 1–2). Строки про великую богиню Тиранию принадлежат Еврипиду (Eur. Phoen., 506). Это был любимый стих Цезаря, который он твердил без конца (Cic. De off., III, 82).
Однако сейчас было не время сетовать. Цицерон предложил свои услуги Помпею, и тот немедленно отправил его в Кампанию, чтобы руководить набором войск и заниматься другими срочными делами. Цицерон взялся за дело с обычной для него энергией. Он простился с семьей и тут же выехал на место. Но везде он заставал полную неразбериху и хаос. Никто ничего не понимал, и ни у кого он не мог добиться никаких указаний, что делать. Наконец он получил приказ от консулов срочно ехать в Капую, где они вместе будут руководить набором. Цицерон тут же отправился в путь. Был февраль. Дул холодный ветер, ехать пришлось под проливным дождем по размытым дорогам. То и дело ему сообщали, что все пути захвачены цезарианцами. Но он добрался до Капуи, где ждала его ошеломляющая новость. Ни консулов, ни войск не было, в городе же царила паника (Att., VII, 20; 21).
В полной растерянности уехал Цицерон из Капуи и, не получая больше никаких приказов, поселился пока в своей усадьбе в Формиях. Последние иллюзии его рухнули. Он давно разочаровался в Помпее как в человеке, как в политике, но он все еще верил в него как в полководца. Теперь и эта вера развеялась
