Чья-то сестра - [17]

— Ну и что! Машиной пользуются многие. К примеру, мой помощник.

— Это не объяснение, почему вы не заинтересовались карточкой.

— Брэкетт, я юрист. Частные детективы мне не в новинку. Часто нанимаем.

— Нас вы ни разу не нанимали, — обидчиво заметил Брэкетт, пытаясь снова овладеть положением.

— Да я и не слышал о вас. Новая фирма?

Брэкетт молча рассматривал шкаф. Итак, орешек разгрызен, но ядрышко он предпочел бы другое. Например, Лумис. Все объясняется просто: когда девушка зашла к нему, она взяла карточку и бросила ее в машине любовника. Просто и ясно.

— Еще что-нибудь? — Пломер встал.

— Да! — отрезал Брэкетт. Новая фирма! Проспал он, что ли всю жизнь? — Сядьте, Пломер!

— Жена будет беспокоиться…

— Это уж ваша забота. Не забудьте — любезность оказываю я. Ну а теперь я хочу знать, какие еще приятели водились у девушки.

— Приятели?

— Сами задерживаете. Смотрите, застрянем на всю ночь.

Пломер присел.

— Говорила она о других любовниках?

— Нет, никогда.

— Но они у нее были?

Ответа не последовало.

— Пломер, вы не дурак. Юрист, может, паршивый, но дураком вас не назовешь. Давайте выкладывайте все.

— Я у нее не спрашивал.

— Ни разу?

— Что толку? Все равно наврет.

— Но вы знали?

— Да.

— Их было много?

— Не знаю. Но быть — были. Когда спишь с девушкой… нельзя не знать. Правильно?

— Будем надеяться, что ваша жена другого мнения.

Удар ниже пояса. Брэкетт тут же пожалел, что нанес его, даже решил извиниться, но прощения просить он никогда не умел, даже у Дороти. Что тоже сыграло роль в их отношениях. Хотя, конечно, имелись и другие причины.

— Сейчас отпущу, только еще одно…

Брэкетт взял отложенную фотографию. Обнаженная девушка. Не очень искусный снимок — ни эротики, ни эстетизма. Просто, без всяких фокусов, запечатлена молоденькая девушка перед зеркалом; ни малейшего намека на непристойность, если не считать любую фотографию обнаженной девочки четырнадцати лет непристойной. Брэкетт решил, что для любителя снимок недурен, девушка довольно привлекательна, хотя Лолиты были не в его вкусе.

— Вы снимали? — спросил он.

— Нет.

— Посмотрите.

— Я же сказал, нет.

— Это девушка, которую вы знали как Салли Фитцджеральд?

— Да.

— Но снимали не вы?

— Послушайте, — раздраженно огрызнулся Пломер, — понятно, вы обо мне невысокого мнения, но снимал все-таки не я. Подобные развлечения… не в моем вкусе.

— Но снимок вы видели?

— Да. Как-то раз.

— Она сама вам показала?

— Да. Ей нравилось. Он ей льстил.

— А кто снимал, не говорила?

— Нет.

— Ладно, Пломер, отправляйтесь домой.

— Считаете, я свалял дурака? — Пломер встал.

— Ничего я не считаю. Мне все равно. До свидания. И можете быть спокойны, вы об этом больше не услышите.

В ответ на благодарности адвоката Брэкетт промолчал. Еще раз оглядев комнату, пристроив подушку на место, юрист вышел из комнаты, торопясь к белым стенам и мартини на Пасифик-авеню.

Брэкетт выглянул в окно. Раньше он, пожалуй, отправился бы на розыски. Но сейчас — нет. С него хватит. Он выдохся и ставит точку. Кончать так кончать. Не успев окончательно прийти к такому решению, Брэкетт понял, что не одурачит никого, даже самого себя, потому что такое решение — позор. Он взял на себя обязательство, и если сейчас отступится, ему впору усесться рядышком с Кемблом и наслаждаться комиксами, освободив Либерману комнату. И Брэкетт не бросил. Не только потому, что он детектив, но и потому, что на снимке заметил деталь, которую проглядел раньше: ослепляя и притягивая, бледно-розовая кожа не позволяла оценить композицию во всей полноте.

Используя трюк с зеркалами, фотограф учел, что выбирать позицию надо очень осмотрительно, иначе в зеркале отразится и он. С этим он справился успешно: на фото виднелась только тень его руки. Но в комнате присутствовал третий, не столь искушенный в мастерстве фотографирования. На снимок попало его лицо, крошечное, но все-таки лицо. Мираж за левым плечом девушки. Перед Брэкеттом был свидетель…

И чего это толкачу наркотиками вздумалось идти и кино? Это была его первая ошибка. И нечего было усаживаться в нейтральный ряд. Вторая ошибка. А коли так, и винить некого — только себя. Он почувствовал укус ножа и услышал шепоток под музыку, льющуюся с экрана:

— Забирай-ка свою кукурузу, Крошка, и топаем. Машина ждет.

— Работа обойдется в два пятьдесят.

— Раньше стоила доллар.

— Никогда и ничего не стоило доллар. Даже сам доллар.

— На сколько сумеешь увеличить?

— Где фото?

Брэкетт протянул снимок через стойку.

— Пять долларов.

— Только что сказал — два пятьдесят!

— А в таком наряде — пять!

— Ты про что?

— Вы англичанин?

— Когда нравится.

— Ну так я ясно говорю — пять долларов.

— Слушай, выкинь девушку к черту. Мне нужен только правый угол.

— О’кей. За девушку — четыре доллара. За весь набор. Кому какое дело?

— Я ж тебе толкую — девушку не надо. Только правый угол.

— Твоя взяла. Рад? Твоя взяла. Три доллара.

Через десять минут Брэкетту вручили увеличенный снимок: на теле девушки четко выступали каждая веснушка и каждое пятнышко. Брэкетт стал обладателем фотографии мертвой девушки чуть ли не в натуральную величину и знакомого лица — крупным планом, — улыбающегося ему из-за голого плеча. Брэкетт заплатил, скатал еще влажный снимок и позвонил Горовитцу. Того не было. Пришлось звонить Хендерсону.