Чужой сын - [4]

— Они заняты обороной своей любви от окружающих, — едва не выболтал я свою тайну.

— Ты всегда говоришь загадками. Я не понимаю! Ты правда меня любишь?

— Зачем бы я терпел ваш омуток?

— Ты считаешь нашу жизнь омутом? — обиделась Вика.

Я перевел разговор в шутку. А оставшись один, задумался. К Вике меня притягивало садистское искушение Леопольда фон Зухер — Мазоха: ради московской прописки я терпеливо сносил пренебрежение к себе родственников и друзей жены, не любил Вику, а лишь привык к ней, и в свою очередь презирал Муравьевых и друзей Вики, не хотевших знать жизнь провинции. То есть мою жизнь, жизнь моих родителей и друзей!

Но так устраиваются, терпят и живут многие…

Вика забеременела в начале пятого курса. Ребенок родился с водянкой мозга и умер. Врачи предположили нарушение у малыша хромосомного ряда и намекнули, что у одного из родителей плохая наследственность. Пришлось рассказать о своей тайне. А именно: что мои отец и мать — двоюродные брат и сестра.

— Ах, вот отчего вы не пригласили никого из ваших родственников на свадьбу! — злорадно забормотала теща. Двумя пальцами придерживая виски и моргая одной накладной ресницей, она засеменила в свою комнату. Другую ресницу она забыла в прихожей у зеркала. Инесса Петровна еще что–то бубнила мужу о проклятущих свояках.

Ночами на соседнем диване тихонько всхлипывала молодая женщина. Помимо нашей общей трагедии — смерти мальчика, мы узнали, что у меня не может быть полноценных детей и не следует рисковать дальше.

— Да как же ты собираешься в аспирантуру, — язвил тесть, — если путаешь Платона и Плотина, Канта и Конта, Шелера и Шиллера? Об этом ли тебе думать! Чему ты постоянно ухмыляешься? — Он близоруко взглянул поверх очков. — Я вообще сомневаюсь, есть ли у тебя сердце! — и вышел, угрюмо протирая линзы салфеткой.

В Москве меня ничто не держало. Я поехал к родителям на юг. Дорогой напился.

— Что–то не пойму, парень, слезы текут, а сам улыбаешься! — бормотал сквозь пьяный угар попутчик в купе. — Про себя, что ли, рассказываешь? — очевидно, я спьяну ныл о своем горе. — На вот еще кваску! — и подливал в стакан в позолоченном подстаканнике водки.

Утром я проморгался. Попутчик Гена, лет пятидесяти, постриженный бобриком и совершенно седой, с двумя обезьяньими морщинами от мясистого носа к чувственным губам, носил кожанку из лоскутов под крокодилью шкуру и новенькие джинсы с набитыми стрелками. На сетчатой полке сверкала кокардой его железнодорожная фуражка. Попутчик подвинул мне лекарство в стакане.

— Не убивайся, Серега! Саня? — прокурено басил мужик. — Еще отец народов, товарищ Сталин, говорил: дети за родителей не в ответе. Будет у тебя жена, будут и дети. Жена как Родина — настоящая одна. Давай–ка к нам, в рефрижераторное депо! Жизнь все одно с чистовика начинаешь. И фамилия подходящая для профессии! Радищев! — зубоскалил он.

Среди алкогольных паров в голове и цистерн с нефтью за окном Гена предъявил мне на полустанке пять серебристых вагонов и поведал про четыре холодильника и жилые немецкие отделения благоустроенной жизни на колесах. «Почтальон, что ли?» Мужик терпеливо втолковывал о высококвалифицированной профессии механика рефрижераторной секции, и я махнул рукой: все едино, куда и кем!

От долгих объяснений с родителями я отделался телеграммой. Четыре месяца отмаялся на курсах механиков и колесил по стране в длительных командировках, один на один со временем и уже прозрачными призраками Муравьевых. Детей избегал. Родителям не докучал. И до встречи с Ирой существовал вполне благополучно.

4

Дремотный оазис старого города — это мой микрорайон. Бетонные каньоны многоэтажек теснят шиферные мансарды частных домиков. Среди них мой дом с тенистой верандой, с плетеным креслом–качалкой, с садом, где лопухи перешли в наступление, — здесь, посреди окультуренных участков я играл в детстве, начитавшись пиратских одиссей. Зеленые волны дикого винограда, яблоневых, персиковых, абрикосовых насаждений, георгиновых клумб и розовых кустов поглотили аккуратные особняки вокруг. Пчелы трудолюбиво обслуживали этот рай земной, и от их неторопливого кружевного шитья на вуали воздуха тяжелели веки. Слепой дождь застучал по листьям и рассыпался в алмазную пыль. Стукнула щеколда калитки.

Я выпрямился в кресле. Под анфиладой виноградника по дорожке из белого кирпича ко мне шел мальчик с львятами на гольфах, женщина в модных по тем временам лосинах цвета вареной джинсы и псина, как ни в чем не бывало, трусившая, вывалив набок алый лоскут. Я не любил посторонних и недовольно поерзал в кресле: из парка я мог ретироваться от троицы, из собственного же дома — нет!

— Дождик! Приютите нас? — сказала гостья.

Малыш проворно запрыгнул по ступенькам и бойко ухватил меня за пояс халата.

— Что же вы бегаете от нас? — с обидой и иронией спросила женщина. — Мы вас хотели отблагодарить! — Она протянула книгу, и я приуныл.

— Борзыми не беру! — было отшутился я.

— Это ваша! — Женщина взошла на веранду и вернула мне том. Я выбрался из кресла, мягко, но решительно отстранив мальчика. — Вы спасли маленького принца и его друга, и теперь мы хотим ввести вас в круг избранных, показать чертоги горного короля! Но для этого нужно покинуть ваш дворец.